Ошеломлённый новостью князь Алексей Григорьевич несколько мгновений молча смотрел на сына, наконец произнёс прерывающимся от волнения голосом:
— Это какая ж дочка светлейшего? Порушенная невеста, что ли?
— Она самая, — спокойно ответил сын.
— Ты что, сам её видал или слыхал от кого?
— Нет, зачем же слыхал? Сам видал, вот как теперь вас вижу.
— Что ты говоришь! Это зачем же она здесь оказалась?
Но князь Иван ничего не успел ответить отцу. С крыльца, окружённый тесным кольцом придворной молодёжи, спускался государь. Князь Иван устремился ему навстречу.
— Постой, постой, Иван! — крикнул вдогонку сыну князь Алексей. — Вечером, как вернётесь, зайди ко мне, поговорить надо!
— О чём это князь Алексей хочет с тобой говорить? — спросил государь, услышав последние слова Долгорукого.
— Не знаю, ваше величество, — улыбнулся князь Иван, — наверно, прослышал о чём-нибудь.
— О твоих похождениях? — полюбопытствовал государь.
— А что? И вам уже что-то донесли?
— Донесли, донесли! Иван, смотри, не очень-то шали! — смеясь, погрозил ему кнутом государь, собираясь самостоятельно править лошадьми.
Вечером, когда вся шумная ватага, окружавшая государя, рассыпалась по многочисленным покоям дворца, князь Алексей Григорьевич подкараулил сына, когда тот выходил от государя, и, ничего не говоря, взяв крепко за руку, повёл его за собой.
Они расположились в караульном помещении, откуда князь Алексей выпроводил дежурного офицера, сказав, что ему надо осмотреть, всё ли сделано так, как он велел, то есть закреплены ли железными скобами окна и двери, чтобы никто посторонний не мог проникнуть в караульню. Оставшись наедине с сыном, князь Алексей усадил его на небольшой деревянный диванчик, стоявший у стены, сам сел рядом.
— Ну, Иван, — сказал он необычайно ласково, — расскажи всё подробно.
— Это о чём же? — притворяясь непонимающим, спросил Иван.
— Не дури, Ванька, говори всё, как есть. Или ещё не понял, что светлейший и в изгнании для нас опасен?
— Опасен? — насторожился Иван.
— И очень.
— Это чём же?
— Тем, что изгнание его от Москвы всего в каких-то трёхстах вёрстах, а это почти что в самой Москве.
Иван молча, без шутовства, внимательно слушал отца.
— Да и денег у него, полагаю, ещё осталось — не пересчитать.
— Так ведь не нашли у него никаких денег при описи.
— Не нашли, не нашли, — передразнил сына князь Алексей. — Он что, по-твоему, дурак, чтобы деньги в сундуке под кроватью прятать?
— Не дурак, — улыбнулся князь Иван.
— Вот то-то! Кем-кем, а вот дураком светлейший никогда не был.
— Думаю, что так, — отозвался князь Иван.
— Что — так? — не понял отец.
— Я говорю, что дураком он никогда не был в отличие от некоторых.
— Смотри, Ванька, не зазнавайся! Это ты сейчас такой весёлый да храбрый, когда у тебя за спиной государь! А не то — так не очень-то умничай, — строго взглянув на сына, сказал князь Алексей и продолжал: — Я полагаю, что денег у него ещё много припрятано, а с деньгами-то да с нашим народом всё можно сотворить. Сегодня он в изгнании, а завтра, гляди, и здесь окажется. А вот ты тогда — неизвестно где.
— Так что ты предлагаешь? — уже серьёзно обеспокоясь, спросил князь Иван.
— Что предлагаю! Я для того тебя и на разговор секретный вызвал, что надобно обсудить, как того супротивника отослать куда подальше, чтоб не только он сам, но и детки его выбраться оттуда вовек не смогли.
— Не смогли, не смогли, не смогли, — повторял последние слова отца князь Иван.
— Что ты заладил одно и то же, словно попугай! Лучше посоветуй, как государю обо всём донести так, чтобы он сам распорядился услать светлейшего куда подальше.
— Куда подальше, куда подальше, — вновь повторил князь Иван.
— Кончай, Иван, я тебе дело толкую, а ты дурачишься.
Князь Иван молчал, глядя мимо отца и что-то обдумывая.
— Может, говорить государю кажинный день о том, что светлейший очень опасен тут рядом, что враг он ему?
— Нет-нет, — прервал князя Алексея сын, — так не годится.
— Это почему же?
— Да потому что он и сам его не больно-то жалует, иначе не свалил бы его так скоро.
