Руководя Верховным тайным советом, Андрей Иванович Остерман прекрасно понимал, что влияние низвергнутого Меншикова было настолько велико, что даже лишение князя всего состояния не делало его менее опасным. А главное — ссылка его в Ранненбург, хотя и в старую, но близко расположенную к Москве крепость, была опасна и очень беспокоила хитрого дипломата. Надо было найти на светлейшего такие материалы, которые дали бы возможность обвинить его в чём-то важном, например в государственной измене, в предательстве интересов России в пользу Швеции, Дании, Польши — всё равно в чью.
Эти материалы позволили бы Остерману, как главному действующему лицу всей интриги, подготовить манифест за подписью государя, а это уже была бы смертная казнь или вечная ссылка в такие места, откуда не возвращаются.
Улучив момент, когда в гостиной никого не было, Пырский, войдя туда, внимательно осмотрел стены, что-то прикидывая. К его большой радости, на стене, отделяющей эту комнату от караульного помещения, висела большая старинная картина, изображающая охоту. На картине был нарисован убитый зверь: Пырский затруднился бы назвать этого зверя. Пасть его была широко раскрыта в предсмертной конвульсии. Что-то измерив на стене, где висела картина, довольный Пырский вновь вернулся в караульное помещение, где его стараниями в тот момент тоже никого не было. Измерив и здесь что-то на стене, он достал заранее приготовленное сверло и начал сверлить дыру как раз там, где висела картина в гостиной.
Работая, он время от времени останавливался, прислушиваясь к звукам в коридоре, но там всё было тихо. Быстро окончив несложное дело, Пырский вновь вернулся в гостиную посмотреть на результат своей работы. Просверлённые им отверстия оказались прямо в пасти поверженного животного, что делало их совершенно незаметными.
Услышав шаги, Пырский поспешил выйти из комнаты, столкнувшись в дверях с Иваном Никифоровичем Плещеевым, подозрительно на него посмотревшим.
Теперь каждый раз, когда Александр Данилович и следователь оставались вдвоём в гостиной и усаживались на широкий диван, стоявший под самой картиной, Пырский спешил в караульное помещение, выпроводив из него всех, закрывал двери, вставал на заранее принесённую подставку и приникал ухом к отверстию в стене. Но даже подслушивая так, ему не удалось узнать ничего нового или тайного, что дало бы ему возможность донести или о секретах светлейшего, или, на что больше всего надеялся Пырский, на скрытый сговор следователя с опальным вельможей, который, пользуясь своим богатством, мог подкупить кого угодно.
А богатство действительно было ещё велико. В этом Пырский убедился в тот день, когда, следуя полученной инструкции, Плещеев приступил к описи и конфискации имущества светлейшего и его семьи. Вот когда у Пырского захватило дух при виде огромного количества драгоценных камней, украшавших пряжки, застёжки, булавки, эфесы шпаг, не говоря уже о женских украшениях: серьгах, брошах, кольцах, сплошь покрытых алмазами, рубинами, изумрудами. Глядя на эти несметные богатства, Пырский корил себя в душе и за свою торопливость с доносом, и за то, что мало перепало ему из этих сокровищ.
Он жадно смотрел на каждый извлекаемый из футляров, коробочек, сундучков предмет, как вдруг заметил пристальный всепонимающий взгляд Александра Даниловича и смутился.
Сам же Меншиков, бывший светлейший князь, бывший вельможа, смотрел на свои богатства, казалось, равнодушно. В его душе произошла странная перемена, и случилось это после памятного для него разговора с Плещеевым, когда тот доверительно сообщил ему, что на него, Меншикова, ищут материалы как на изменника, на предателя интересов России.
