— Да, да, — кивнула головой Дарья Михайловна, и слёзы потекли по её исплаканному лицу.
— Спрятать? — удивлённо произнёс Александр Данилович. — А не боишься? Слыхала, как этот следователь стращал всех и каторгой и смертью, ежели кто скроет сам или не донесёт?
— Пускай стращает, — упрямо тряхнула головой Катерина. — На чужое-то добро все горазды руки распустить.
— Ты не очень-то кричи, — улыбнулся Александр Данилович. — Не спрашиваю, где прятать станешь, прячь, где хочешь, только, смотри, осторожно. Я этого человека хорошо знаю, он шутить не станет. Может, казнить не велит, но от кнута не избавит.
— Ну и пускай, — вновь упрямо повторила Катерина, бережно заворачивая осыпанные драгоценными камнями складни.
Оставшись вдвоём, Александр Данилович подошёл к жене и крепко обнял её. Она, всё ещё плача, прижалась к нему, повторяя без конца:
— Что же будет! Ах, что же с нами будет!
— Не плачь, не плачь, княгинюшка, — ласково сказал Александр Данилович, — слышал я, что весь двор теперь в Москву собрался.
Дарья Михайловна, перестав плакать, посмотрела на мужа.
— Государь указ о своей коронации подписал.
Оба помолчали. Александр Данилович продолжал:
— Кто знает, может, он в честь своей коронации объявит амнистию опальным...
— Дай-то Бог, дай-то Бог, — прервала его Дарья Михайловна, — только не верится мне что-то. Сам-то он, может быть, и сподобился бы на такое дело, — она покачала головой, — но не он ныне там всем управляет.
— Ты права, — медленно произнёс Александр Данилович, — там теперь один Остерман всем ведает, а он, полагаю, минуты этой долго, очень долго дожидался...
— Слышно, не только двор, но и весь чиновный люд в Москву подаётся, — вновь прервала Дарья Михайловна мужа, — столица опять в Москве будет.
Она посмотрела в его лицо тревожным взглядом, в котором было столько боли, что Александр Данилович не выдержал и отвернулся.
— Кто знает, что может случиться. Знаешь ведь, как говорят? — Он, улыбнувшись, посмотрел на жену.
— Как говорят? — почти безразлично спросила она и слабо улыбнулась ему в ответ.
— А так и говорят, что человек предполагает, а Бог располагает.
— Верно, верно, — кивнула Дарья Михайловна, — одна теперь надежда — на Него, чтобы Он не оставил нас своей милостью.
Выйдя из покоев Дарьи Михайловны, Катерина отправилась на людскую половину, где находилось её помещение, которое она делила ещё с несколькими служительницами, добровольно согласившимися сопровождать в изгнание всю семью опального Меншикова.
Перебегая через холодные сени, которые отделяли господскую половину дома от людской, Катерина, прижимая к себе свёрток, спрятанный под шубейкой, думала только об одном: где бы его спрятать так, чтобы никто не отыскал.
Она перебирала в уме многие варианты, начиная от погреба и кончая конюшней, где надеялась найти укромный уголок, но всё это было очень ненадёжно. Везде и днём и ночью были люди. Неожиданно её размышления прервал знакомый хриплый голос Натальи — услужницы при самом князе. Лучше её никто не мог ему угодить в содержании его платья в надлежащем порядке, за что и была она взята им из Петербурга, несмотря на её большое пристрастие к вину. От каждодневного употребления вина лицо этой ещё молодой женщины всегда было опухшим, с тёмными кругами под глазами. Руки и ноги её, как у многих пьющих женщин, стали тонкими. Напившись допьяна, она часто падала, и её разбитое лицо покрывали непроходящие синяки.
Вот эта Наталья, живущая вместе с Катериной в одной комнате, и стояла сейчас перед нею. Катерина вздрогнула от неожиданной встречи, остановилась, крепче прижимая к себе одной рукой свёрток, другой запахивая накинутую на плечи шубейку.
— Чего прячешь-то, а, голубушка? — хмельно улыбаясь и подходя совсем близко к Катерине, спросила Наталья.
— Я? Да ничего не прячу. Холодно, вот и накинула шубейку.
— Да-да, знаем мы этот холод, — всё так же улыбаясь, продолжала Наталья, загораживая дорогу. — Небось, добро господское схоронить собралась? Так ведь?
Она придвинулась совсем близко к девушке, пытаясь распахнуть на ней шубейку.
