— Как это? Как это? — повторяла Дарья Михайловна.
— А так, — задумчиво произнёс Александр Данилович и замолчал.
— Да ты говори, говори, отец мой, не томи душу мою. Что случилось с женихом-то? Может, заболел?
— Нет, — усмехнулся Меншиков, — с женихом всё в порядке.
— Тогда что же? Не пойму тебя никак, растолкуй ты мне, дуре, всё как есть.
— А тут и толковать нечего, всё просто, всё очень даже просто.
— Что просто? — недоумевала княгиня.
— А то просто, что красив больно жених-то наш.
— Так кому от этого худо, что красив?
— Худо? — повторил Александр Данилович. — Я не сказал, что худо. Чего ж худого в том, что молодец из себя видный да пригожий.
— Не томи, Александр Данилович, не томи душу, скажи ясно, что стряслось-то?
— А то и стряслось, что приглянулся наш нареченный жених государыне.
— Государыне?! — выдохнула Дарья Михайловна, всё ещё ничего не понимая.
— Да-да, ей, государыне, — твёрдо и, как показалось княгине, зло ответил князь.
— Так она ведь ему в матери годится!
— Да хоть бы и в бабушки, что с того?
— Не пойму тебя, отец мой, что она, замуж за него собралась, что ли?
— Ну зачем ей замуж, — ядовито улыбнулся Александр Данилович. — Не она за него замуж собралась...
— А кто же? — в нетерпении прервала его Дарья Михайловна.
— Есть там желающие полакомиться остатками...
— Да говори ты яснее, отец мой, и так голова от твоих речей кругом пошла.
— Думаешь, напрасно его государыня камергером сделала да ко двору приблизила?
— Не знаю я всех дел государыни, — вновь нетерпеливо прервала она мужа.
— Да где тебе и знать-то, да и ни к чему.
— Так что ж из того, что он теперь камергер? Я так полагаю, что это государыня сделала из милости к тебе: ведь он жених твоей дочери.
— Да как же, как же, — вновь так же ядовито улыбаясь, сказал князь, — будет она о других заботиться, когда тут свой интерес имеется.
Дарья Михайловна молчала и непонимающе смотрела на мужа.
Глядя на взволнованное лицо жены, Александр Данилович, помолчав немного, тихо сказал:
— Нет, дорогая моя жёнушка, она его для себя во дворец приблизила, для того и камергером сделала. — Вздохнув, он продолжал: — А чтобы всё это безобразие не так всем в глаза бросалось, решено женить его на её племяннице, благо старая дева тут как тут...
— Да как же это можно? — всплеснула руками Дарья Михайловна.
— Всё, всё можно, дорогая ты моя княгинюшка. Была бы только воля царская, а там уж любое повеление исполнено будет.
— Да как же так? Машенька-то как теперь? — сокрушённо повторяла Дарья Михайловна. — Они ведь любят друг друга.
— А ты, княгинюшка, не очень-то сокрушайся, — неожиданно твёрдо сказал Александр Данилович, — у меня для Машеньки другой жених есть. — И, глядя на залитое слезами лицо жены, добавил: — Есть жених, может, и получше прежнего.
— Кто ж такой? — безучастным голосом спросила Дарья Михайловна.
— А вот этого-то я тебе пока и не скажу, — хитро улыбнулся князь.
Кругом было что-то не так, но что именно изменилось, Маша не могла бы сказать. По-прежнему суетились родные вокруг её приданого, по-прежнему по целым дням девки-швеи не выходили из комнаты, где под присмотром то самой Дарьи Михайловны, то её сестры Варвары шили бельё, рубашки, платья и шубки.
Маша часто слышала, какие-то странные тихие разговоры тётки с матерью, которые сразу же прерывались, как только девушка оказывалась рядом. Александр Данилович теперь редко бывал дома, часто уезжая то в Ригу, то в Митаву, и, судя по его недовольному виду, дела у него шли не очень-то хорошо. Но даже если бы он и был дома, Маша не рискнула бы поговорить с ним о предмете, который её интересовал более всего, — о дне её свадьбы с графом Петром Сапегой, который почему-то всё откладывался и откладывался...
Как-то раз вечером, зайдя к тётке, Маша хотела расспросить её, в чём причина такой долгой отсрочки свадьбы и почему граф Пётр стал ездить к ним намного реже, чем ранее. Но тётка, сославшись на то, что Маша мешает ей молиться перед сном, выпроводила её.
Всё открылось неожиданно. Однажды Маша отправилась в горницу, где девушки-швеи шили для неё затейливое платье по последней французской моде, точно такое же, какое она видела на цесаревне Елизавете. Было холодно, и, жалея тепло, все двери плотно закрывали. Подойдя к закрытой двери, Маша услышала конец фразы, поразивший её.
