Князь Василий Лукич поспешил согласиться. Он был одно время резидентом в Митаве, был в течение нескольких недель очень близок с герцогиней и надеялся возобновить дружбу, подчинить её своему влиянию.
Совет согласился на избрание Анны Иоанновны. Тогда Голицын заявил, что на ком бы выбор ни остановился, «надобно себе полегчить — чтобы воли себе прибавить». Осторожный Василий Лукич усомнился: «Хоть и зачнём это, но не удержим». — «Неправда, удержим!» — воскликнул Голицын.
Постановлено было избрать герцогиню курляндскую, ограничив императорскую власть. Заседание кончилось, и члены Верховного совета отправились в зал объявить всем присутствующим великую весть. Большинство встретило с сочувствием проект ограничения самодержавной власти; иностранцы и немцы хмурились; архиепископ Феофан напомнил верховникам о завещании Екатерины в пользу малолетнего герцога Голштинского и его тётки в. к. Елизаветы Петровны — и вызвал резкое замечание Дмитрия Голицына, сказанное им в непередаваемых выражениях, по адресу «незаконных детей Петра I».
В тот же день в 9 часов утра, все члены генералитета, бывшие в Москве, высшее духовенство, двор и вся московская знать — были собраны, по приглашению, в Лефортовском дворце.
Дмитрий Голицын произнёс речь, достойную и не лишённую красноречия. Он объявил решение Верховного совета избрать герцогиню курляндскую на условиях ограничения самодержавия. Это не встретило сочувствия членов немецкой партии и «новых людей», но молчаливое недовольство их прошло незамеченным, при бурной радости большинства людей старой русской партии. Из них приверженцами неограниченной власти оказался только небольшой кружок лиц, лично преданных герцогине курляндской: Салтыковы[41], Трубецкие, Головкины, старый князь Ромодановский; все остальные жаждали свободы, и нам теперь совершенно непонятны неосторожность и ослепление членов Верховного совета, задумавших заменить самодержавную власть одного лица властью ещё более тяжёлой и беззаконной — властью двух княжеских фамилий: Голицыных и Долгоруковых: на восемь членов Верховного совета (включая двух фельдмаршалов, приглашённых на заседание 19 января) было четыре Долгоруковых и два Голицына.
В то же утро Верховный совет собрался вновь и составил конституционный акт, подлинник которого утерян[42], или во всяком случае, о существовании его ничего не известно. Несколько текстов его были извлечены из донесений иностранных резидентов и напечатаны. В примечании я привожу эти варианты[43].
Дмитрий Голицын предложил послать эти «Кондиции» герцогине курляндской в Митаву, при депутации, состоящей из одного члена Верховного Совета, одного сенатора и одного генерала. Предложение фельдмаршала Долгорукова присоединить к депутации и архиепископа вызвало резкое возражение Голицына, ненавидевшего попов и объявившего, что духовенство опозорило себя участием в возведении на престол Екатерины, не имевшей на то никаких прав. Выражения его при Этом были опять крайние. Он предложил избрать кн. Василия Дукича и сенатора князя Михаила Голицына, своего младшего брата. Канцлер Головкин предложил ещё родственника своего, генерала Леонтьева; оба предложения были приняты. В этом же заседании составлена была и инструкция трём депутатам. Как оригинал, так и копии этой инструкции затеряны, но по сведениям, достойным доверия, известно, что в ней особенно настаивалось на том, чтобы герцогиня курляндская удалила от себя своего фаворита Бирона. Депутация отъехала вечером того же дня, 19 января 1730 года.
О подложном завещании Петра II больше не было и речи. Князь Алексей Григорьевич поторопился сжечь оба экземпляра.
Как только стало известно олигархическое содержание «Кондиций», сосредотачивавших всю власть в руках Верховного совета и дававших ему даже право избирать своих членов, — поднялась целая буря негодования.
По случаю предстоявшего бракосочетания Петра II в январе 1730 года в Москве были собраны все представители высшей администрации и знати. Собралось и дворянство, гвардейское, армейское, и даже отставное.
Москва была переполнена, и волнение поднялось сильное. Приверженцев самодержавия было немного среди русских, но к ним примыкала вся немецкая партия, все иностранцы и, под влиянием Феофана, всё духовенство, за исключением только двух митрополитов (Лопатинского и Дашкова), личных друзей, один — Дмитрия Голицына, другой — семьи Долгоруковых.
