Увидев своего сына рядом с молодой женой, зло подумал: «И этой дуре славы захотелось! Замуж за Ивана пошла, думала в чести да богатстве жить».
В своей злобе князь Алексей, видно, забыл, что замуж за его сына Наталья Борисовна пошла тогда, когда уже не было у того ни славы, ни чести. Оставалось только богатство, но и его теперь нет.
Взойдя на российский престол и разделавшись со своими противниками, среди которых члены семейства Долгоруких были чуть ли не главными её врагами из-за своей прошлой близости к покойному государю и своего влияния при дворе, Анна Иоанновна собрала вокруг себя совсем новых людей, большей частью из немцев, и зорко следила за поведением опальных.
О том, что Долгорукие вопреки её указу отправиться в дальнее пензенское поместье остановились вблизи Москвы, ей сообщил на утреннем докладе Андрей Иванович Остерман, привлечённый государыней ко двору в силу своих обширных знаний внутренних и внешних государственных дел.
Тихим голосом, подобострастно кланяясь новой повелительнице, Остерман с мстительной радостью сообщил ей, что эта остановка в Касимове должна быть рассмотрена её величеством как акт неповиновения её монаршей воле.
— Такие действия не должно оставлять без внимания, — скромно закончил свой доклад Остерман.
Он ликовал в душе оттого, что эта не очень-то умная государыня, поддающаяся внушению, может стать прекрасным орудием в его непримиримой борьбе с Долгорукими, которых он всегда обвинял в дурном влиянии на покойного государя.
Остерман был глубоко убеждён в том, что лишь дурное влияние, особенно князя Ивана, на молодого Петра привело того к преждевременной смерти, о чём вовсе не сентиментальный вице-канцлер искренне жалел, любя государя ещё с той поры, когда тот был его любимым воспитанником.
— Неповиновения? — оживлённо переспросила Анна Иоанновна, поворачиваясь к Остерману от стола, за которым рассматривала драгоценности, доставленные ей от Долгоруких. — Как — неповиновения? — повторила она.
— Да, — всё так же тихо и спокойно ответил Остерман. — Указом вашего величества велено было всему семейству отбыть незамедлительно из Москвы в дальнее имение князя Алексея.
— Так, так, — нетерпеливо перебила его государыня. — Я хорошо помню, что было писано в том указе. Так что же случилось?
— А случилось явное неповиновение. Вместо того чтобы исполнить вашу волю, князь Алексей вместе со всей семьёй останавливается в Касимове, живёт там неделю за неделей, охотится в своё удовольствие, словно и не было ему указа вашего величества.
Государыня молчала. Остерман продолжал:
— Это непослушание, полагаю, происходит по причине его своевольства.
— Своевольства? — сердясь, повторила государыня.
— Именно своевольства, которое он не мог унять при покойном государе.
— Я ему покажу своевольство! — совсем рассердясь, сказала Анна Иоанновна. — Я ему не молодой, несмышлёный государь. Я покажу ему, как своевольничать!
Остерман молчал, ликуя в душе и боясь только, чтобы его радость ни одним движением, ни одним словом не вырвалась наружу.
— Пиши, Андрей Иванович, пиши сейчас, тут, при мне, что всему семейству князя Алексея велено ехать в Сибирь...
Государыня на секунду задумалась, мстительная, злая усмешка тронула её губы, она замолчала.
— В Сибирь, — напомнил ей Остерман, — а куда?
— Куда? — всё так же мстительно улыбаясь, переспросила государыня. — В Берёзов — вот куда!
— В Берёзов? — чуть не подпрыгнул от радости Остерман.
— Да-да, туда, туда, — несколько раз повторила Анна Иоанновна.
— Как вашему величеству будет угодно, — скрывая торжество, тихо ответил Андрей Иванович.
— Да, мне так угодно! И пиши сейчас же, немедля, вот садйсь сюда. — Она показала рукой на стул возле стола, за которым недавно сидела сама. — Вот бумага, пиши тут же, при мне, а я подпишу.
Окончив писать указ об отправке семейства Долгоруких в Берёзов, Андрей Иванович протянул его государыне, на котором она крупными неровными буквами написала: «Анна».
Когда Остерман уже собрался уходить, в комнату без доклада и стука вошёл любимец государыни Иоганн Эрнест Бирон
