— А разве можно, разве можно, — несколько раз повторил Пётр Алексеевич, — вот так просто царского сына жизни лишить?
— Значит, можно, — вздохнув, ответил князь Иван. — Ведь он с батюшкой своим, с дедом вашим, был не согласен. Не хотел законам его подчиняться.
— Значит, он был бунтовщик? — выдохнул Пётр Алексеевич.
— Выходит, бунтовщик.
— Как Христос?
— Может, и как Христос.
После этого ночного разговора с князем Иваном Пётр Алексеевич заметно изменился. Он сделался более нетерпимым, не допускал ни малейшего возражения, часто его охватывали приступы безудержного гнева, когда все придворные считали для себя за лучшее не попадаться ему на глаза и ни в коем случае не перечить. Сам же Пётр Алексеевич вдруг как-то сразу потерял интерес и к охоте, и к красавице тётке, которую считал каким-то образом причастной к смерти горячо любимой сестры. Это она, красавица Елизавета, вызывала в душе его сестры неукротимую ревность, которая, государь был убеждён, и свела её в могилу.
Однако с приближением весны, с первым вешним теплом, с немолчным гамом прилетевших грачей и скворцов настроение государя стало меняться. Он всё реже и реже предавался грусти по умершей сестре и хотя красавица Елизавета всё ещё привлекала его внимание, но это было уже совсем не то, что он испытывал к ней прошлым летом, гоняясь вместе с нею по бескрайним просторам Подмосковья.
Он всё чаще и чаще наведывался на псарню и конюшню, проводя много времени среди любимых животных, и вновь, как в прошлом году, лицо его покрыл первый весенний золотистый загар, делая его грубее, отчего Пётр Алексеевич выглядел много старше своих лет. И вообще за зиму он сильно изменился, вырос и теперь был почти вровень с князем Иваном, чем очень гордился. Тело его, привыкшее к движению, было крепким и сильным. Он скорее походил на вполне сформировавшегося юношу, чем на подростка, кем был на самом деле.
После памятного ночного разговора с князем Иваном он взялся было за книги, преимущественно по истории, чем очень обрадовал своего наставника Андрея Ивановича Остермана. Даже к князю Ивану, как показалось многим, он несколько охладел, чем весьма порадовал князя Алексея Григорьевича, для которого его сын Иван был прежде всего соперником за влияние на царя. Для осуществления задуманного старым князем плана охлаждение государя к Ивану было только на руку.
Однако помощь Ивана была необходима старому князю, и однажды поздно вечером, увидев возвращающегося домой сына, князь Алексей остановил его словами:
— Всё за девками гоняешься! Добрые люди, потрудившись, уже отдыхают.
— Почему за девками? — улыбаясь и пожимая плечами, ответил князь Иван. — Теперь за бабами.
— Знаю, знаю, наслышан о твоих геройствах. Смотри, Ванька, — погрозил князь Алексей ему коротким толстым пальцем, — с кем связался!
— А с кем связался? — поддразнивая отца, спросил сын.
— Сам знаешь с кем: ведь это не Просто баба, а жена видного сановника, да к тому же дочка самого канцлера.
— Ну и что с того, что дочка? Мне-то она полюбовница.
— Смотри, Ванька, доиграешься, — прервал сына князь Алексей. — Отца бы постеснялся.
— Хорошо, батюшка, — смиренно сложив руки у груди, проговорил князь Иван, — не буду больше, батюшка, не буду.
— Паясничать-то перестань. Тут дело важное назревает, а ты дурачком прикидываешься.
— Какое ж это дело важное намечается? — заинтересованно спросил Иван, не очень-то доверяя отцу и хорошо зная его желание самому влиять на государя.
— Тут, Ванюша, такое дело, — начал князь ласково, — что без твоей помощи не обойтись.
— Это в чём же моя помощь понадобилась?
— А в том нужна твоя помощь, чтоб государя с охоты в наше имение в Горенках привозить.
— В Горенки? — удивился князь Иван, вспомнив, что туда недавно вернулась из Польши его сестра, княжна Катерина.
— Постойте-ка, батюшка, вы что же, хотите теперь государю Катьку подсунуть, как когда-то Меншиков свою Машку?
— Ну что ты несёшь! Что значит — подсунуть Катьку? Катерина — девушка с понятием, да и красавица, не то что та бледная немочь, меншиковское отродье.
