Я вздрагиваю. А эти мысли у меня откуда?
Откладываю бинокль и нетбук. Надеюсь, по моему виду не заметно, что сердце у меня атакует грудную клетку изнутри.
– Только что видел твоего отца в главном здании, – говорит Клинт. Его выцветшие походные ботинки остановились у самого края нижней ступеньки. – Мне кажется, я убедил его поиграть в гольф у Оак-Харбор. Он аж весь загорелся.
Стоит ему упомянуть отца, как я представляю, каково бы это было – отдохнуть здесь прошлым летом. Представляю, как папа сидел бы рядом со мной на ступеньках коттеджа, как болтал бы с Клинтом, будто забыл, что ему уже не восемнадцать, и время от времени вставлял в разговор словечко «клево». Судя по тому, как часто оно срывается у него с языка, других слов в школе он вообще не употреблял. Но со времени несчастного случая я ни разу не слышала, чтобы он назвал что-то клевым. Ну, наверное, он прав, клевого в нашей жизни осталось не так уж и много.
Я чувствую, как напрягаюсь; мое тело так окаменело, что его легко принять за кирпичную стену.
– Некоторым людям это дается тяжелее, – внезапно говорит Клинт, нарушая неловкую тишину. – Думаю… думаю, твой отец сильно переживает… из-за всей этой истории с баскетболом.
Я хмурюсь. Я тоже не очень-то в настроении обсуждать «всю эту историю».
Но Клинт вытягивает руку как раз тогда, когда я собиралась объяснить ему, как он неправ.
– В «Заводи»… Когда ты сказала, что я спортсмен, ты была права, – признает он. – Я был спортсменом. Играл в хоккей. Когда мне пришлось уйти из спорта, то моих… моих близких это огорчило почти так же, как меня самого.
– Ага. Правда, знаешь ли, я видела твоих близких, – бормочу я. – Они по крайней мере разговаривают с тобой. В отличие от него.
– Ну да. Наверно, можно сказать, что мы всегда были довольно близки, – признает он. – Единственный ребенок, все такое…
– А что случилось? – спрашиваю я и чувствую, как желудок у меня проваливается в пустоту, как лифт с оборванным кабелем. Неужели он тоже?! – У тебя была травма?
– Можно и так сказать.
– Во время игры?
– Нет. Мне не… мне необязательно было бросать хоккей. Физически я не пострадал. Не как ты. Но я больше не мог играть на том же уровне, что и раньше. Я пытался, но мысли у меня разбредались, я не мог сосредоточиться. И мои соперники были сильнее. Или избегали меня на льду, что, наверное, было еще хуже. Словно меня даже не было на площадке. Словно я не был частью команды. Меня игнорировали. И я решил, что больше никакого командного спорта. Не только хоккея. Вообще любого. Я до сих пор много упражняюсь, но единственная битва, которую мне приходится выдерживать – это с особо крупными рыбинами.
– Лучше пусть запомнят тебя, когда ты был на пике своей формы.
Он пожимает плечами и кивает:
– Да, что-то вроде того.
Я пытаюсь представить, что было бы, если бы я повредила бедро, но не так сильно, как на самом деле; если бы мне разрешили выходить на площадку, но я бы обнаружила, что играю только вполовину так же хорошо, как раньше. Как болельщики бы проходили украдкой к выходу посередине игры. Каково бы это было – бегать к почтовому ящику и находить в нем только телефонные счета; проверять электронную почту – а там только сообщения от Гейба. Никаких новостей о стипендиях для спортсменов. Никаких мотивационных писем. Если бы сердце мое не просто разбилось? Если бы каждый день по его осколкам колошматил молоток разочарования. Каждый день.
– Венерин башмачок, – говорит Клинт, показывая на фото орхидеи, которое я загрузила на мамин нетбук. – Потрясающий снимок.
Он смотрит на меня. Его взгляд торопливо блуждает по моему лицу – так же, как пальцы в спешке шарят по ящику стола, когда в доме выключился свет и пытаешься найти батарейки для фонарика. Я чувствую, как волнение во мне готово перелиться через край. Так не смотрят на девушку, если она совсем не интересует в романтическом смысле. Но Клинт трясет головой, прокашливается и снова тычет в экран.
– Это цветок штата Миннесота, – говорит он наконец.
Опять этот цветок. И ни слова о том, почему он, Клинт, закипел от… от чего же? Страха? Гнева? Когда мы ходили смотреть на орхидеи. Я сижу на ступеньке и не решаюсь начать разговор, хотя мне до смерти хочется узнать.
