— А насчёт Пандоры, — отсмеявшись, продолжила она, — я уже сказала — младшая она. Не положено ей!
Немного поразмыслив, я осмелился на отчаянный и опасный, с моей точки зрения, шаг, решившись произнести вслух имя того, кто, по моему мнению, скрывался в облаках и руководил фантомами, имя которого нельзя произносить.
— Так значит, это Зевс руководит здесь всем? — как смог беспечнее поинтересовался я.
Мне казалось, что я подготовился ко всему: грому с небес, явлению Самого, молний на пальцах жены и тому подобного, однако, реакция Настии оказалась абсолютно неожиданной. Она остановилась, повернулась ко мне лицом и несколько секунд хлопала ресницами, а в её глазах отражалась упорная работа мысли, которую, однако, периодически заедало, как поцарапанную виниловую пластинку на старом проигрывателе.
— Вернёмся домой, — наконец совершенно серьёзно сказала она, — отведёшь меня в библиотеку. Хочу понять, до какой степени невежества довели вас ваши историки.
— А что с Зевсом не так? — в свою очередь удивился я. — Разве не он сидит за облаками на горе Олимп, откуда правит богами и миром?
Под взглядом жены я впервые чувствовал себя полным кретином. Но, что я мог поделать? Нас так учили!
— Ты этот самый Олимп видел? — задала Настя мне риторический вопрос, ибо знала, что нигде дальше турецкой Анталии я не бывал. — Кто на нём может сидеть? А что до Зевса, так этого сексуально озабоченного маньяка-зоофила давно уже держат в цепях в царстве Посейдона, где он, несмотря на суровые условия содержания, умудряется приставать к дельфинам. Во времена очень древних греков он ещё был свободен и вёл такую активную и развратную жизнь в вашем мире, что был у всех на устах, у многих в прямом смысле. И был беспощаден к тем, кто ему отказывал в близости. Поэтому его и считали верховным богом некоторые сказители. А за ними этот бред повторили поэты, а подхватили падающий стяг современные историки.
Вот те на! Подумал я. А мне-то думалось, что иду я на встречу именно с Зевсом как с верховным богом. Я настраивался. Теперь же всё становилось ещё менее понятно, чем было в самом начале. И мне вновь захотелось проснуться и с великой радостью узнать, что всё это было всего лишь страшным сном.
Однако вопросы у меня ещё не кончились. И, собрав разбегающиеся, словно тараканы, мысли в единый кулак, я задал очередной из них:
— Скажи, а что всё-таки представляет собою Сосуд, который я с такими приключениями неизвестно зачем несу неизвестно куда? Я слышал только предание о «ящике Пандоры», в котором собранны все ужасы и беды мира, но ничего не знаю ни о каком Сосуде.
— От перемены названий сущность не меняется, — заявила Настя, — это он и есть. — И заметив, что при её последних словах я остановился, как вкопанный, подняв маленькое облачко красной пыли, добавила: — Ты же называешь фантомов отца близнецами. А англичане называют слона элефантом, но у него от этого второй хобот не вырастает.
Продолжая оставаться недвижимым, я с ужасом смотрел на ставший вдруг таким незнакомым портфель. Неужели в моих руках сейчас тот самый ящик, который содержит всё зло мира? Но я же его неоднократно открывал, а мир ещё не погиб, если верить моим субъективным ощущениям. Мало того, портфель не раз спасал мою жизнь. Я уже понял со слов жены, что вся наша античная мифология имеет мало общего с реальными событиями и судьбами. Значит ли это, что и Сосуд является на самом деле чем-то иным, нежели тот ящик, которым пугали древнегреческих детей их древнегреческие родители?
— Да успокойся ты, — совершенно обыденно произнесла Настя, — и подумай сам. Например, как бы люди бронзового века восприняли и описали простой современный самолёт? А космический корабль? Да у них ни знаний, ни воображения бы не хватило более, чем на летающего змея, громом поражающего несчастных пастухов, в ужасе взывающих к богам о милости! То же и с Сосудом. Его конструкция и назначение слишком сложны для понимания даже такого современного умницы, как ты, любимый!
— То есть, — вновь обретя способность выражать свои мысли связанными звуками спросил я, — в этом портфеле нет никакого «вселенского зла»?
