Старая гвардия императора французов ринулась на храбрых гусаров и рассеяла их с небольшим уроном.
Пётр Петрович и Дуров спаслись от неприятельских пуль и сабель.
— Что, юноша, видел Бонапарта? — спросил ротмистр у Дурова.
— Видел, Пётр Петрович, хорошо видел…
— Не испугался?
— Помилуйте, чего бояться?..
— А многие, юноша, его боятся — он повелевает миллионами.
— Не таким, господин ротмистр, воображал я Наполеона.
— А каким же?
— Я думал, этот гениальный человек имеет гениальное лицо, величественную осанку, облачён в воинские доспехи. И что же?.. Вижу небольшого роста человечка с сухим несимпатичным лицом, сутуловатый, в каком-то поношенном мундире и в простой шляпе. И это гений?..
— Да, мой милый, покоритель полмира. Величие не в наружности, — возразил Дурову ротмистр.
Наполеон, видя незавидное положение своих дел, поспешил приказать Мюрату с резервною конницею выручать атакованный русскими корпус Ожеро. Мюрат кинулся на помощь и опрокинул русских.
Но взятые во фланги нашею кавалерией французские драгуны были обращены назад с большим для них уроном. Успех наших был очевиден: от корпуса Ожеро остались одни только обломки. На некоторое время кровопролитие прекратилось. Обе враждующие армии устраивались. Наш главнокомандующий подкреплял боевые линии большею частью резерва генерала Дохтурова.[50] По всему протяжению армий, как русской, так и французской, гремела канонада.
По прошествии некоторого времени война разгорелась с новою силой. Русские ни на шаг не отступали, несмотря на то, что французов было более. Теснимый нашим войском, Даву принуждён был отступить. Наше войско умножилось новыми резервами; Наполеон, видя это, обратился к начальнику главного штаба Бертье[51] с такими словами:
— Знаете ли, Бертье, — повторяю, я начинаю сомневаться в успехе. Посмотрите, как храбро сражаются русские.
— Но, ваше величество, французы не уступают им в храбрости.
— Да, к русским пришли подкрепления, а у нас боевые снаряды почти истощились. Ней не является, а Бернадот далеко; я думаю, лучше идти им навстречу.
Идти навстречу — значит идти назад, отступать; но слово «отступление» Наполеон не произносил, ожидая, что предпримет Беннигсен: двинется ли вперёд или остановится.
Главнокомандующий отдал приказ графу Остерману готовиться к атаке. Русские солдаты охотно шли к атаке, колонны формировались, но по причине вечера Беннигсен должен был отменить свой приказ. Избавясь от преследований и натиска, Даву продолжал канонаду до позднего вечера. Все селения по окружности пылали, небо от сильного зарева сделалось багровым.
Как русские, так и французы были страшно утомлены. Повсюду зажигались костры, несчастные раненые, полузамёрзшие, старались подползти к кострам; некоторые, истекая кровью, умирали.
Главнокомандующий, удостоверившись, что наш правый фланг, находившийся под начальством Тучкова,[52] пострадал несравненно меньше других войск, приказал ему идти вперёд.
Маршал Ней старался обойти корпус Тучкова и открыл пальбу в тыл нашим. Эскадрон Зарницкого находился здесь.
— Мы обойдены! — закричал какой-то офицер.
— Что же, пробьёмся! Чего вы испугались, господин офицер? — хмуря брови, сердито спросил Пётр Петрович.
— Я не испугался, господин ротмистр, а хотел только предупредить вас. Слышите, какую пальбу открыли французы!
Между тем Ней обходил наши полки. Это побудило Беннигсена отложить ночное нападение, которое, по свидетельству французов, могло иметь для Наполеона пагубные последствия, и стал отступать к Кенигсбергу.
На войне под Прейсиш-Эйлау убито и ранено двадцать шесть тысяч человек русских: в числе раненых было девять генералов. Французов убито не менее наших; у них одних убитых насчитывалось восемнадцать тысяч; но некоторые очевидцы-французы говорили об убыли гораздо значительнейшей. Корпус Ожеро пострадал до такой степени, что его расформировали, и оставшиеся в живых солдаты поступили в другие корпуса.
Наши трофеи состояли из нескольких знамён, мы же не потеряли под Эйлау ни пушек, ни знамён.
О битве под Эйлау вот что пишет г. Михайловский-Данилевский:
«Обе воевавшие стороны приписали себе победу под Эйлау… С какою целью дано было Наполеоном эйлауское сражение? Он хотел корпусами Нея и Даву окружить русскую армию и отрезать её от Кенигсберга и России, — но достиг ли он цели? Ней не поспел к сражению, а нападение Даву кончилось безуспешно. Где же победа? Если бы Наполеон одержал её действительно, он преследовал бы отступающего неприятеля, и ему легко было бы отнять у разбитых Кенигсберг — город, в военном и политическом отношениях тогда важности великой. Наполеон не принадлежал к числу полководцев, останавливающихся после победы, упускающих плоды выигранного сражения. Но эйлаускою битвою не приобрёл он ни малейшей существенной выгоды, потерял знамёна, не отбив ни одного, и должен был несколько дней стоять на одном месте. Армия его, как исстрелянный линейный корабль с подбитыми снастями, колыхаюсь, была неспособна не только к нападению, но даже к движению и бою: на каждое орудие оставалось только по семи зарядов. Эйлауское сражение было самое упорное и кровопролитное из битв своего времени и надолго оставило глубокое впечатление на французах».
