Тщеславный завоеватель Наполеон — и тот поколебался и стал изыскивать средства к миру. Твёрдость наших солдат пугала его, он желал прекратить войну и предложил Беннигсену перемирие. И получил отказ: наш главнокомандующий не согласился на перемирие.
Главная квартира главнокомандующего находилась на время в Данциге, в большом, красивом доме, который отвели ему прусские власти; одну из комнат этого дома занимал адъютант главнокомандующего — князь Сергей Гарин.
Однажды в тёплое весеннее утро молодой князь задумчиво сидел у открытого окна. Красавица Анна ни на минуту не покидала его воображения, — ни кровопролитное сражение, ни тревожная походная жизнь не заглушили в нём любви; он ещё сильнее, ещё пламеннее любил Анну; мысль, что она навсегда потеряна для него, ужасала его. На поле сражения Сергей Гарин искал смерти, под градом сыпавшихся пуль и картечей он скакал от одного корпусного генерала к другому с приказаниями главнокомандующего. Около него сотнями падали солдаты, сражённые неприятельскими пулями. Смерть страшно косила людей, но молодой князь уцелел каким-то чудом: ни пуля, ни сабля не коснулись его.
«Уже шесть месяцев прошло, как мы расстались с Анной. Где она? Что с ней? Может, вышла замуж, меня забыла, мою любовь забыла? А я мечтал о счастии. Зачем я вместе с Анной не поехал в Каменки? Зачем я её оставил в Петербурге?» — упрекал себя Сергей Гарин.
— Ваше сиятельство! А ваше сиятельство! — поспешно входя в комнату, позвал князя Михеев. Старик денщик неразлучно находился с князем, делил с ним и горе, и радость; он знал причину печали своего «княжича» и теперь спешил порадовать его неожиданностью.
— Ну, что ты? — откликнулся денщику князь.
— Немец-то ведь пришёл, вас спрашивает.
— Какой немец? Да что с тобой, Михеев?
— Да тот, что с дочерью в Питере жил; фамилию его не припомню.
— Гофман?! — не спросил, а громко крикнул князь.
— Он вас спрашивает.
— Так веди, веди его скорее. Вот неожиданность! Я сам пойду ему навстречу.
Гарин радостно кинулся к дверям и на пороге встретился со стариком Гофманом. Большая печаль видна была на его добром, откровенном лице. За последнее время Гофман так переменился, похудел, осунулся; при первом взгляде князь едва мог его узнать.
— Господин Гофман! Вы ли? — Гарин хотел обнять старика, но он холодно отстранил это и только пожал руку князя.
— Вы не узнаёте меня, князь?
— Нет, нет, я вас сразу узнал. Но вы так переменились! Что с вами, мой дорогой?
— Со мной ничего. А вы спросите про дочь, про мою милую Анну. Князь, вы совсем её забыли? — В голосе старика слышны были и слёзы, и упрёк.
— Что вы? Я… я забыл Анну! И вы это мне говорите, господин Гофман?
— Забыли, забыли мою бедную девочку!
— Не говорите этого, не говорите! Одна только смерть заставит меня забыть вашу дочь! Ну что же вы молчите, господин Гофман, что молчите? Да говорите же! Что Анна?
— Умирает, — тихо ответил Гофман.
— Что? Что вы сказали?! — меняясь в лице, крикнул Сергей.
— Моя дочь умирает…
— Умирает, умирает!! — Князь упал на стул и закрыл лицо руками.
— Она послала меня, князь, сказать вам своё последнее «прости».
Голос у старого немца дрогнул, и по его исхудалому лицу потекли слёзы.
— Но слезами и отчаянием не поможешь. Садитесь, успокойтесь, господин Гофман, расскажите мне всё, всё расскажите.
Гарин страдал не менее старого немца, но он превозмог себя и сам, глотая слёзы, старался успокоить Гофмана.
— Скоротечная чахотка угрожает моей дочери смертью.
— Чахотка! Но с чего, с чего?
— От разбитой любви, от погибшего счастья, князь.
— Я вас не понимаю, Гофман! От какой разбитой любви? — спросил с недоумением молодой князь.
— Не понимаете, ваше сиятельство? А понять не трудно: моя дочь любила и любит вас своим чистым и незлобивым сердцем. А вы, князь… — Старик не договорил и печально поник своею головою.
— А я… что же я? Договаривайте, прошу вас!
— Вы безжалостно разбили её сердце, князь.
— Я… я! Да что вы говорите?!
— Вы любите мою дочь? — пристально смотря прямо в глаза Сергею, спросил старик.
— И вы ещё спрашиваете! Больше себя самого, больше жизни!
— Вы говорите правду? Я должен вам верить, князь?
