В Бородинском сражении князь Сергей Гарин был тяжело ранен: пуля раздробила ему плечо; хотя пуля была извлечена, но рана причиняла молодому князю ужасную боль, от которой он или впадал в беспамятство, или громко стонал. На паре деревенских кляч, запряжённых в простую телегу, везли раненого князя в Москву; на облучке, рядом с мужиком-возчиком, сидел старик Михеев. Он был угрюм и мрачен: ему крепко было жаль своего «княжича», которого «шальная пуля так угостила».
Верный и преданный денщик не покинул князя во время жаркого сражения, и когда пуля сразила князя, старик не потерялся, кинулся к нему и на своих плечах, под градом пуль, стащил его на перевязочный пункт и со слезами просил усталого, измученного хирурга осмотреть рану князя. Громкая фамилия и чин заставили хирурга заняться тщательно раненым. Пуля была вынута, плечо забинтовано. Немалых трудов стоило Михееву найти лошадей, чтобы довезти раненого до Москвы; за большую плату подрядил старик мужика; ехали шагом: быстрая езда причиняла раненому мучительную боль. Впереди и позади подводы шли наши солдаты, тут же вели и некоторых других раненых.
— Эй, Михеев, ты ли это? — обгоняя подводу, спросил подскакавший к телеге полковник Зарницкий.
— Я, я, ваше высокородие. — Старик денщик обрадовался и велел мужику приостановить лошадей.
— Кто это? Боже, Сергей! Сильно ранен? — меняясь в лице, спросил Пётр Петрович, узнав в раненом своего друга.
— Так сильно, что не знаю, перенесёт ли мой княжич: ведь без памяти, сердечный, — ответил денщик; в его глазах видны были слёзы.
— Куда же ты его везёшь?
— В Москву, а оттуда в Каменки; хоть бы живым довезти княжича до дому.
— Спеши, старик, ведь французы следом за нами идут.
— Пусть идут, не боюсь я их, проклятых! Сгубили, окаянные, моего княжича… Будь они прокляты, прокляты! Отольётся им сторицею пролитая кровь христианская. Дай-кося, вот придёт зимущка-зима студёная, подохнут они, ровно мухи!
Полковник Зарницкий слез с лошади, наклонился над князем Сергеем, поцеловал его в запёкшиеся, посинелые губы и тихо проговорил:
— Прости, товарищ, друг, прощай! Не знаю, суждено ли нам с тобою увидаться на этом свете? Прости, приятель. — Дрогнул голос у Петра Петровича, по исхудалому загорелому лицу одна за другой текли слёзы. Дрожащею рукой он перекрестил своего раненого друга и низко-низко поклонился ему.
— Кланяюсь тебе я от всей Русской земли и от себя.
Проговорив эти слова, храбрый полковник вскочил на своего коня и быстро поскакал вперёд, за своим полком.
— Ну ты, сиволдай, трогай! Да не гони своих кляч, а ровно поезжай, — не совсем учтиво толкнув локтем мужика-возчика, проговорил старик Михеев.
Лошадёнки тронулись. Ехали почти без остановки, останавливались только для корма лошадей.
Стали подъезжать к Москве. Вот с Поклонной горы ярко заблистал крест на колокольне Ивана Великого. Москва близко.
— Стой, мужлан, стой! — сердито крикнул на мужика-возчика Михеев.
— Чего стоять-то? — приостанавливая своих кляч, спросил у старика возчик.
— Разве ты не видишь, чурбан, Москву-то!
— Знамо, вижу, так что же?
— А то — молись, Господа проси, чтобы Он, милосердый, спас Москву от полона, от супостата… — Проговорив эти слова, старик денщик сошёл с телеги, опустился на колени и стал усердно молиться на видневшиеся вдали московские храмы.
Мужик-возчик охотно последовал примеру Михеева.
При въезде Михеева в Москву навстречу ему попадались многочисленные обозы, тянувшиеся по улицам. Это жители покидали город, забрав необходимые пожитки. Москва с каждым днём всё более и более пустела; как ни старался граф Ростопчин успокоить и уговорить москвичей — ему никто не верил. Жители буквально бежали из города; многие отправили своё имущество по реке на барках в Нижний, Казань и в другие волжские города. Повозки и лошади страшно вздорожали, а некоторые из жителей закапывали свои ценные вещи в садах и в огородах или замуравливали их в каменные стены; находились и такие, которые ломали свою мебель, били зеркала и стёкла, чтобы они не достались французам.
