Говоря все это, Верба думал, что по-своему Михайловский прав. Другой на его месте, быть может, стал бы еще злее. Но Верба понимал и другое: есть чувства, пусть и оправданные, которые необходимо преодолеть в себе; с ними нельзя жить дальше.
— Чего же ты хочешь? Жалости? Милосердия к врагам? Не буду я возиться с этой дрянью! Я это племя раньше ценил и уважал, а теперь они мне противны! Да, я сумасшедший! Согласен. Я, Михайловский Анатолий Яковлевич, коммунист, вдовый по их милости, так и запиши, ненавижу всех немцев, от мала до велика. Я готов хоть сейчас сменить скальпель на автомат, гранату и пойти на передовую. Ты-то знаешь, что я пытался однажды это сделать.
— Ты действительно с ума сошел!
— Не совсем! У тебя есть простой и надежный выход из создавшегося тупика. За невыполнение боевого приказа отправить меня в штрафной батальон, и дело с концом.
— Да пойми же ты: не все немцы — фашисты!
— Ах, какие высокие слова! — теряя самообладание, кричал Михайловский. — Лежат твои добренькие фрицики на кроватках, покуривают, лепечут вполголоса, что Гитлеру капут, а наши раненые часами мерзнут в машинах, пока освободится и для них место.
— Не преувеличивай! Нашим раненым оказывается помощь в первую очередь. Но сохранить раненым пленным жизнь — наш долг и обязанность. И я не отступлю от этого. Поверь, будь я таким асом, как ты, я бы не упрашивал тебя.
— До чего же странно свет устроен: один хороший человек просит, чуть не умоляет другого, чтобы он спасал от смерти их общего врага. Такого и в сказке не придумаешь. Ладно, подумаю, а теперь хватит: мне надо соперировать раненного в позвоночник…
Трижды в своей жизни Верба испытывал страх, подлинный животный страх.
За три года до войны его командировали на курсы-сборы. На небольшом острове на Волге, тщательно охраняемом, расположилась воинская часть: готовили командный состав инструкторов-подводников. Одетые в водолазные костюмы, вооруженные карабинами, пистолетами, пулеметами в герметических резиновых чехлах, ножами, кислородными баллонами, коробками с химическим поглотителем углекислого газа, морскими компасами, Верба и его товарищи учились форсировать Волгу по дну, на глубине десяти — пятнадцати метров. Этому предшествовала серия подготовительных упражнений: постижение механизма действия кислородных аппаратов, ходьба по грунту с поплавками, сделанными из камер для футбольных мячей, всплытие в темноте. Было что-то захватывающее и устрашающее в этих учениях. Сто — сто пятьдесят человек под покровом, ночи выбегали на другой берег, освобождались мгновенно от груза (человек обладает положительной плавучестью), оцинкованного ящика с патронами, водолазного костюма, маски с загубником и, стреляя, бросались в атаку, с криками: «Ура! ура! ура!» Все хорошо знали, что сборы секретные: готовили войска специального назначения; в случае войны они должны были форсировать любой водный рубеж.
Сколько потребовалось усилий, труда, терпения, способностей, чтобы, поборов страх, ходить под водой так же спокойно, как и по земле. Сохранять выдержку, побеждать стремительное течение реки; оно то и дело переворачивало с ног на голову. Преодолевать непредвиденные ловушки-яры, «шагая» по неизведанному фарватеру реки. Обучать переносить тяжелые грузы: боеприпасы, пушки, условнораненых на носилках под водой; идти надо было вразвалку, бочком, на полусогнутых, иначе течение опрокинет, а научившись двигаться, надо научиться и другому: держать связь между людьми; система сигналов была отработана заранее. Ориентация на глубине даже в самый солнечный день не давала никаких результатов — мрачная вода не пропускала солнечных лучей. Чтобы не сбиться с пути, шли, почти наступая друг другу на пятки, перебирая в левой руке путеводную нить — тонкий канатик, заблаговременно укрепленный на металлических штырях, прочно вбитых в дно. В правой руке крепко держать тяжелую «патронку», иначе всплывешь. Показываться на поверхности воды без разрешения запрещалось: нарушение боевого приказа. Перед погружением, не доверяя никому, сам заряжаешь баллон. Любая небрежность могла стать роковой…
