— Небось проголодался с дороги, Степаныч? — спросил, дружелюбно улыбаясь.
Степенный толстяк несвойственно засуетился.
— Как можно! Что за панибратство! Декан ваш все же! Нельзя ж… — Он многозначительно причмокнул толстой нижней губой. — Помилуйте… — Уловив взгляд Виктора Степановича, неожиданно замолчал.
Декан расхохотался, встретившись с настороженным взглядом толстяка.
— Нил Аркадьич, эк вас проняло радушие. Фанаберии-то в нас, величия-то, откуда что берется, — говорил он, поглядывая то на Тупиченко, то на Лыкова. — Шутка ли сказать, один на сто ртов готовит, да еще и вас, Нил Аркадьич, к столу зовет, присаживайтесь, пока он не передумал. А вы ему нравоучения… По всей видимости, он-то вас не на много и моложе?
— Петр Никитович человек ответственный, — заметил Тупиченко.
Лыков бросил взгляд на Тупиченко, тот вдруг заморгал и отвернулся.
— Вижу, — сказал Виктор Степанович. — Я его, кажется, понял. Он вас недолюбливает?
Тупиченко побледнел.
— Разберемся сами, Степаныч, не берите в голову. Походя тут дела не решишь, — сказал Лыков.
— Вот как! — удивился декан.
— По сути дела, не так уж все это сейчас и важно, Виктор Степанович, скорее — преувеличивает Лыков… — сказал Тупиченко, усаживаясь за стол.
— Вы ешьте… Сами мы потолкуем. Может, добавки?
— Нет-нет, спасибо. Накормил ты нас отменно и, если не возражаешь, ответь мне на вопрос. — Виктор Степанович смутился было, обернувшись к Тупиченко и заметив усмешку, спросил: — Ты здесь долго ли, Петр Микитыч?
— Три недели.
— Так… У местной одной за последние недели пропали четыре куры. Как ее?
— У Елизаветы Егоровны, — подсказал толстяк.
— Говорят, наши кур у старушки украли. Эта Елизавета Егоровна женщина одинокая. Получает пенсию за погибшего сына, на то и живет. Понимаете меня?
— Как не понять, — сказал Лыков и посмотрел на помощника Валеру, густо покрасневшего.
— Так вот, — продолжил Виктор Степанович. — Курицы эти… Словом, даже не в них дело, купим мы их старушке. Но то, что в деревне считают наших студентов ворами!..
— Уж куда! Она держит еще боровка, — сказал недоуменно Лыков. — Вот Валера носит ей объедки с кухни. Бывал я в ее доме, аккуратная старушка, Елизавета…
— Видите ли… — словно пересиливая себя, говорил декан, — вот Семен Исаевич Тупиченко считает, что если и не ваших это рук дело, то, во всяком случае, кого-то из дежуривших на кухне…
— Разберемся. — Лыков вздохнул, покачал головой, рассеянно посмотрел в сторону Тупиченко.
— И это в конце работы. За нее-то управляющий хвалил. А тут неприятность — сигнал. Так… Ладно, если не возражаешь, Петр Микитыч, съездим к вашим соседям в Мятищи, а к вечеру снова к вам. Тогда и разберемся. Спасибо тебе за харч. — Виктор Степанович пожал Лыкову руку, кивнул Валере и направился к машине.
— Пока! — бодренько бросил толстяк, уважительно тряся руку бородатого повара. Лыков чуть круче сжал его пухлую ладошку. — Ой! — произнес Нил Аркадьевич еще с большим почтением, и бородавка под ухом закланялась. — Кстати, вы, Петр Микитович, случаем, не родственник Виктора Степановича? — спросил он шепотком, многозначительно подмигивая.
— Мы в России все родственники, — Лыков улыбнулся.
— Ага, понимаю… понимаю, — промямлил Нил Аркадьевич. — Странно. Вы что, всегда такой?
— Какой?! — спросил Лыков, но ответа не получил и остался возле сарая. От машины до него донеслись слова декана: «Этот бородач — самоучка, школы не заканчивал. В тридцать лет сдал экзамены за весь курс десятилетки и медаль получил… Родители оба в сорок втором… Обучал его дед по книгам. Книги и тайгу знает, а жизнь?..» Шум мотора заглушил слова Виктора Степановича. «Вот так раз, — подумал Лыков, — до всей моей биографии дознались… А какая моя биография, тайга одна». Лыков проводил взглядом автомашину. «Опять что-то неправильно я сделал». Настроение у него испортилось. Заметив подходившую к столовой Машу, Лыков вспомнил, что ночью, когда засыпал, ее еще не было, и это тоже расстроило его. И все же сейчас обрадовался, улыбнулся ей и рассеянно сказал по-дедовски:
— Много спали, сухо ль встали?
Маша удивленно посмотрела на смутившегося Лыкова.
