— Хорошо, — ответил я. — Если будет причина.
— Вот именно, — сказал Ральф.
Шагая к двери, Стив снова обратился ко мне:
— Попрощайтесь за нас с Герти. Скажите, что я по-прежнему ее люблю, Фред.
— Непременно, — ответил я и принялся переминаться с ноги на ногу в ожидании их ухода.
Заслышав, как хлопнула дверь, Герти вышла из кухни, огляделась и спросила:
— Они ушли?
— Стив просил попрощаться с вами.
— Все легавые — бездельники, — глубокомысленно заметила Герти и, нахмурившись, добавила: — Милый, тут как в склепе. У тебя что, нет проигрывателя?
— Не думаю, что вам понравятся мои пластинки, — ответил я.
— Дорогуша, я уже это поняла, но, как говорится, лучше плохая музыка, чем вовсе никакой. Так что заведи-ка один из своих струнных квартетов.
Я поставил Девятую симфонию Бетховена и врубил полную громкость. Если уж она хочет рок-н-ролл, так пусть получает.
Последующие несколько часов я прожил в состоянии тихого ужаса.
Герти и впрямь умела чувствовать себя как дома. А я мог думать только о постели и гадать, где решила спать часть моего наследства. Хотя я не считал себя ханжой и, строго говоря, не был девственником (разве что почетным, поскольку мое воздержание уже слишком затянулось, и я, можно сказать, вновь обрел невинность), мысль о том, чтобы спустя несколько часов после знакомства (или даже спустя несколько месяцев) залечь в койку со стриптизеркой из «Канонирского клуба», повергала меня в оцепенение. С другой стороны, отказать женщине — тем более, обладающей такой безудержной силой, — дело очень трудное, и тут требуется тонкий подход, а у меня, черт возьми, нет никакого опыта по этой части.
Кроме того, Герти оказалась прирожденной стряпухой и приготовила обед, какого я не едал уже долгие годы, а то и сроду. Основу его составляли салат и отбивные с картошкой и брокколи, но многочисленные приправы превратили эту нехитрую снедь в манну небесную, которую я уплетал за обе щеки.
Чтобы не вкушать в молчании и отвлечься от своих страхов, за трапезой я спросил Герти, что она думает об убийстве дядюшки Мэтта и подозревает ли кого-нибудь в этом злодеянии.
— Никого, — был ответ. — Никто никого не видел, никто ничего не слышал. Меня тогда не было дома. Никаких свидетелей.
— Прошло почти две недели, — сказал я. — Полагаю, полиция в тупике?
— Легавые, — пренебрежительно ответила она и передернула плечами, словно говоря: «Чего ты от них хочешь?»
Я чувствовал, что обязан выказать интерес и участие по поводу смерти родственника, оставившего мне триста тысяч долларов, но не мог сосредоточиться на этой теме, пока Герти с жадностью уписывала отбивную. Тем не менее, мне удалось поддержать разговор, спросив:
— Как вы думаете, может, это дело рук человека, которого он кинул? Ну, месть и все такое.
— Мэтт ушел на покой много лет назад, — ответила Герти, набивая рот салатом.
— А если это кто-то из прошлого? — не унимался я. — Человек, который в конце концов настиг дядьку?
Она подняла руку, призывая меня к терпению, прожевала и проглотила салат, опустила руку и спросила:
— Ты имеешь в виду жертву мошенничества? Кого-нибудь, обманутого два десятка лет назад?
— Возможно, — ответил я.
— Забудь об этом, милок, — сказала Герти. — Если простофиля спохватится, пока ты поблизости, он еще может потревожить тебя. Но по прошествии времени — ни за что. Особенность олухов в том, что они — олухи.
Они просто идут домой и сокрушаются по поводу своей горькой доли. Олухи не выслеживают кидал и не мочат их.
Я почувствовал, что краснею. Она настолько точно обрисовала мне меня самого, что я оцарапал вилкой с картошкой верхнюю губу.
Тем временем Герти предалась воспоминаниям:
— Именно так всегда говорил профессор Килрой: «Олух, он и есть олух». Это было его жизненное кредо.
— Какой профессор?
— Килрой. Многолетний деловой партнер Мэтта.
— А где он сейчас?
Герти передернула плечами.
— Ума не приложу. Может, в Бразилии. В чем дело? Тебе не нравится еда? — спросила она, заметив, что я положил вилку.
— Я сыт. Все очень вкусно, но я уже наелся.
— Ну и едок, — презрительно бросила Герти. — И чего я, спрашивается, возилась?
