Дортмундер высморкался.
— Господин директор, — сказал он. — Трудно представить, как я ценю то, что вы для меня сделали.
Не зная, куда деть носовой платок, он смял его в кулаке. Директор Оутс лучезарно улыбнулся и, обойдя письменный стол, похлопал Дортмундера по руке.
— Полное удовлетворение приносят лишь те, кого мне удалось спасти.
Он принадлежал к новому типу чиновников — образцовый слуга народа, атлетически сложённый, энергичный, приверженный к реформам идеалист, открытый и дружелюбный. Дортмундер его ненавидел.
— Я провожу вас до ворот, — прибавил директор.
— Право, не стоит трудиться, — сказал Дортмундер. Носовой платок в его руке был холодным и скользким.
— Это доставит мне удовольствие, — настаивал директор. — Я буду счастлив: вы выходите за ворота и, знаю, никогда больше не сделаете дурного шага, никогда больше не вернётесь в эти стены. Значит, и я сыграл роль в вашем перевоспитании. Вы не представляете, какое я получаю от этого удовольствие.
Дортмундер не получал никакого удовольствия. Он продал свою камеру за триста долларов: в ней был умывальник с горячей водой и работающим краном! Камера переходом соединялась с комнатой медицинской сестры, и это было очень существенным при определении цены. Деньги должны были отдать в момент выхода из тюрьмы, не раньше, так как при обыске их отобрали бы. Но как ему передадут деньги, если рядом — директор?
Предчувствуя опасную ситуацию, он взмолился:
— Господин директор, в этом кабинете я всегда видел вас, в этом кабинете я слушал ваши…
— Идём, идём, Дортмундер, — оборвал его директор, — поговорим по дороге.
И они бок о бок направились к воротам. Пересекая большой двор, Дортмундер увидел Кризи, человека, который должен был вручить ему эти триста долларов. Тот сделал несколько шагов навстречу, потом резко остановился и беспомощно махнул рукой — «ничего не поделаешь».
Дортмундер, в свою очередь, тоже сделал жест: «Знаю, чёрт возьми!»
У ворот директор протянул руку:
— Желаю успеха, Дортмундер. Осмелюсь добавить, что надеюсь больше никогда вас не увидеть.
Он хохотнул. Это была шутка. Дортмундер переложил платок в левую руку, а правой пожал руку директор:
— Я тоже надеюсь больше никогда вас не увидеть, господин директор.
Это не было шуткой, но он тоже хохотнул. Лицо директора слегка передёрнулось:
— Да, — промямлил он, — да…
И посмотрел на свою ладонь.
Высокие ворота отворились. Дортмундер вышел, и ворота снова закрылись. Он был свободен, он заплатил свой долг обществу.
Он также потерял триста долларов, чёрт возьми, деньги, на которые он рассчитывал. У него оставалось лишь десять долларов и железнодорожный билет.
В сердцах он бросил носовой платок на тротуар.
Келп увидел, как Дортмундер вышел на солнце и около минуты стоял у ворот, оглядываясь по сторонам. Келп хорошо знал это чувство: первая минута свободы, свободный воздух, свободное солнце… Он подождал, не желая портить Дортмундеру удовольствие, но когда тот, наконец, пошёл вдоль тротуара, Келп включил мотор и медленно поехал за ним.
Отличная машина — чёрный «кадиллак» со шторками на боковых окнах, кондиционером, автоматической коробкой передач, специальным устройством для опускания дальних фар при оживлённом ночном движении и ещё массой всяческих штучек.
Келп предпочитал приехать в Нью-Йорк на машине, а не в поезде, поэтому отправился предыдущей ночью на поиски. Подходящий автомобиль он приглядел на Восточной Шестьдесят седьмой улице. Судя по номеру «МД», машина принадлежала врачу; Келп любил медиков, потому что они вечно оставляли ключи в машине. И на этот раз благородная профессия его не разочаровала.
Сейчас на машине стоял, разумеется, совсем другой номер — государство не зря четыре года обучало Келпа мастеровитости.
Тихонько урчал двигатель, шуршали по грязному асфальту шины, а Келп думал об удивлении и радости, которые Дортмундер испытает при виде друга. Он уже собирался подать ему знак клаксоном, когда Дортмундер внезапно повернулся, посмотрел на чёрную, молчаливую, с задёрнутыми занавесками машину, мрачно следовавшую за ним и, охваченный паникой, внезапно помчался, как заяц, вдоль стены тюрьмы.
