Видно, сочувствовали мне.
А как определить другое, непонятное, ощущение? Ревность? Я ревновал Герти Дивайн (Мирские Телеса, давайте не будем забывать об этом) к водителю такси? Мне вдруг захотелось достать свой бумажник и прочитать удостоверение личности, чтобы вспомнить, кто я такой.
Вот почему я был так рассеян, когда брел домой, и вот почему не обращал никакого внимания на происходящее вокруг. Я думал о Герти, номер телефона которой столь неожиданно очутился в моем бумажнике, и гадал, пригодится ли мне этот номер в будущем.
До отъезда Герти на душе у меня было далеко не спокойно. Мне не нравились те приготовления, которыми она, судя по всему, занималась. Но у них была одна приятная черта: ответственность лежала не на мне. Все, что происходило, или могло произойти, делалось и готовилось не моими руками, и это приносило мне чувство облегчения, особенно если учесть, что я был затворником с плохо подвешенным языком.
Но теперь все вдруг изменилось. Теперь на меня, будто снег на голову, свалилась необходимость принимать самостоятельные решения. Я не сомневался в том, что Герти больше никогда не войдет в мою жизнь, не получив от меня особого приглашения. По сути дела, из-за нее я очутился по самую задницу в трясине. Неужели я захочу позвонить ей?
И, если да, то за каким чертом?
Все эти вопросы поглощали процентов девяносто пять моего внимания, и на окружающий мир почти ничего не оставалось. Пересекая Двадцать первую улицу, я, вроде, услышал пальбу, но пропустил ее мимо ушей. Свернув на Девятнадцатую, снова услышал выстрел, и почти одновременно где-то совсем рядом вдребезги разлетелось стекло, но и на сей раз я не выказал никакого любопытства по этому поводу.
Третий выстрел тоже не произвел особого впечатления, хотя должен был, коль скоро сразу же за ним последовало громкое «бррренннььь» мусорного ящика, стоявшего перед зданием, мимо которого я шествовал. Но и теперь я не обратил внимания, а посему оказался совершенно неподготовленным к встрече с уличным мальчишкой лет двенадцати, который подошел ко мне, дернул за рукав и сказал:
— Эй, мистер, в вас только что стреляли вон из той машины.
Я посмотрел на него, по-прежнему думая только о Герти.
— Что такое?
— Вон та машина, — мальчишка указал рукой на юг. — Они только что в вас стреляли.
— Да, конечно, очень смешно, — ответил я, решив, что меня разыгрывают.
— Думаете, я вру? Взгляните на этот мусорный бак.
Неужели он серьезно?
— Зачем? — спросил я.
— Затем, что в него попала пуля, — объяснил мальчишка. — Посмотрите, какая там дыра.
И тут я вспомнил пальбу, звон разбитого стекла, лязг мусорного бака.
Мальчишка был прав: в меня стреляли!
Пока я пялился на него, разинув рот и силясь переварить эту невероятную истину, мальчишка указал куда-то за мою спину и сообщил:
— Вон они опять.
— Что? Кто?
— Идите сюда! — настойчиво поманил меня мальчишка, снова хватая за рукав и подтаскивая ко входу в какое-то полуподвальное помещение. — Не теряйте голову, — посоветовал он мне. — Они не видели, как мы шмыгнули сюда.
Я попытался выглянуть на улицу, чтобы узнать, что там происходит, но это было нелегко, поскольку одновременно приходилось прятаться. К тому же, у тротуаров сплошной вереницей стояли машины. Тем не менее, я заметил ползущий мимо черный лимузин, зловещий, как затишье перед бурей. Я не видел, кто ведет машину и сколько в ней человек, но мне казалось, что вокруг лимузина витает ореол зла, от которого нет спасения.
Когда машина проехала и начала удаляться, мальчишка спросил:
— Хотите, сбегаю за легавым?
— Нет, нет, не надо, — ответил я. — Мне тут до дома рукой подать. — Я вытащил бумажник, выудил из него купюру неведомого мне достоинства (я знал лишь, что это либо доллар, либо пятерка) и в некоторой растерянности вложил ее в руку мальчугана, добавив: — Это — в знак признательности.
Он принял дар как должное и сказал:
— Ясное дело. Эти парни не хотят, чтобы вы давали показания?
— Не думаю, — ответил я. — Сам не знаю, чем они тут занимаются.
— Стреляют в вас, — резонно ответил мальчишка.
— А? Да. Что ж, до свидания.
— До встречи, — сказал он.
