Дуэли и дуэлянты: Панорама столичной жизни - страница 36

А. И. Якубович

Рисунок Л. Каратыгина. 1825 г.

Плохо верится, чтобы Якубович, зная, что в случае промаха или нанесения легкой раны ему придется выдержать выстрел противника с предельно сокращенного расстояния, стрелял в ногу (как он говорил Муравьеву сразу после поединка) или в кисть левой руки (как он говорил позже: «В знак памяти лишить его только руки»).

Мы уже сталкивались с подобной версией — «Киселев метил в ногу и попал в живот». На смертельных дуэлях часто стреляли в живот — это был выстрел наверняка. Завадовский стрелял в живот Шереметеву, который иначе убил бы его самого при следующем обмене выстрелами. Бретер Дорохов в смертельной дуэли со Щербачевым в девятнадцатом году стрелял в живот. (Пушкин эту дуэль хорошо знал и вспоминал по дороге с Черной речки.) Бретер-убийца Толстой-Американец смертельно ранил лейб-егеря Нарышкина выстрелом в живот. Дантес, как он сам утверждал, стрелял Пушкину в ногу, но попал в живот… Это был удобный вариант, переносивший моральную ответственность на случай, на судьбу.

Скорее всего, Якубович стрелял Грибоедову в живот, но промахнулся.

Есть сведения, что перед смертью Шереметев позвал к себе Грибоедова и помирился с ним. Но Якубовичу было выгодно представить себя мстителем за убитого друга — отсюда легенда о клятве умирающему. Такая мотивация была смешна для дуэли с безобидным исходом, но необходима в случае намерения убить противника.

Якубович последовательно и талантливо выстраивал собственный романтический образ — отсюда его героическая поза под пистолетом Грибоедова, отсюда легенда о простреленной шляпе Завадовского, отсюда и легенда о клятве умирающему Шереметеву.

На этом этапе жизни смертельный исход дуэли-возмездия был весьма желателен как сильная черта демонического облика. Ради своего романтического демонизма Якубович готов был идти на немалые жертвы. Роль романтического мстителя-цареубийцы, которую он с бешеным темпераментом разыгрывал в Петербурге конца двадцать пятого года, — при том, что убивать царя он вовсе не собирался, — обошлась ему в каторгу и смерть в Сибири.

Одна из основополагающих статей дуэльного кодекса гласит: «Практическая цель дуэли состоит в том, чтобы, когда исчерпаны все средства соглашения и примирения сторон, между которыми произошло столкновение на почве, затрагивающей честь, — дать решительное и окончательное восстановление чести.

На этом основании даже самое тяжкое оскорбление признается не оставляющим ни малейшего пятна на чести, раз только она получила удовлетворение посредством дуэли; при этом безразлично: осуществилась ли дуэль или не была осуществлена вследствие признания ее неосуществимости на основании законов о дуэли; а если дуэль была осуществлена, то — оказалось ли ее результатом пролитие крови или нет».

Однако подобный подход был чужд большинству русских дуэлянтов. Мордвинов хотел убить Киселева, а не просто обменяться с ним ритуальными — пускай и чреватыми кровью — выстрелами. Кушелев отнюдь не считал, что сам факт бескровного поединка с Бахметевым может искупить нанесенное ему оскорбление. Пушкин мечтал убить Дантеса.

Выходя на поединок-возмездие, человек не довольствовался опасным ритуалом восстановления чести. Он хотел реального результата — крови противника или его окончательного устранения.

Декабрист Волконский в период своей буйной молодости пытался таким способом избавиться от счастливого соперника: «Придраться без всякой причины к нему, вызвать его на поединок, с надеждою преградить ему путь и открыть его себе, было минутное дело, подтвержденное на другой день письменным вызовом». Противников примирил их общий друг — граф Михаил Семенович Воронцов, в кабинете которого в тот день решались судьбы трех вызовов. Результат — два примирения и одна смерть…

Ни Якубовичу, ни Грибоедову нечего было смывать со своей чести. И уж, во всяком случае, Грибоедов никак не оскорблял честь Якубовича.

Для Грибоедова боевая встреча с бывшим корнетом лейб-уланского полка тоже была дуэлью-возмездием. Ибо при всем своем ощущении вины перед погибшим Шереметевым он понимал и зловещую игру Якубовича. «Грибоедов после сказал нам, — пишет Муравьев, — что он целился Якубовичу в голову и хотел убить его, но что это не было первое его намерение, когда он на место стал». Первым его намерением было раздробить противнику плечо — очевидно, чтоб лишить его возможности владеть оружием. Он воспринимал Якубовича как опасного интригана и бессмысленного бретера, искателя чужих жизней. «Пусть стреляет в других, моя прошла очередь», — писал он после поединка, горько посетовав, что не раздробил тому плечо.