Бабушка — она болела и не вставала с кровати — подозрительно поглядела на Имре:
— А почему же тебя отпустили, а Миклоша еще держат там?
— Не знаю, бабушка. Но поверьте, я не пытался любой ценой спасти свою шкуру и не сделал ничего такого, что могло бы повредить Миклошу.
— Успокойся, Имруш, — промолвила мать Миклоша. — Мы ни в чем тебя не обвиняем. — Она тихо заплакала. — О, боже милостивый, нет у меня больше ни мужа, ни сына. И кто только выдумал эту проклятую политику? Почему люди не могут жить спокойно?
Имре молчал, погрузившись в раздумья. Да и что он мог бы сказать? Что можно сказать женщине, у которой вслед за мужем отняли и сына? И кто знает, увидит ли она его еще когда-нибудь.
На другой день Имре явился в лесничество к инженеру Шонеру. У этого высокорослого тридцатипятилетнего мужчины не сгибалась левая нога, из-за чего он был признан негодным к военной службе. Десять лет назад, участвуя в скачках с препятствиями, он так неудачно упал вместе с лошадью, что сломал левое колено сразу в двух местах. Долго провалялся на больничной койке. Ногу удалось спасти, но с тех пор она не сгибалась.
— А я уже жду вас, — сказал инженер, приветливо улыбаясь. — Присаживайтесь. — Он указал на дубовый стул. Имре сел, с любопытством оглядывая нехитрую обстановку конторы. На стенах — цветные картинки с изображениями деревьев, в застекленном шкафу — образцы минеральных горных пород, банки с различными семенами, шишками, засушенными листьями. Напротив двери висела на стене выделанная кабанья шкура. Шонер достал кисет, набил трубку, закурил.
— У вас трудовая книжка с собой?
— Да. Пожалуйста. — Имре передал инженеру трудовую книжку. Тот заглянул в нее, удовлетворенно кивнул головой, затем звонком вызвал из приемной секретаршу — полнотелую молодую женщину с собранными в пучок волосами.
— Дора, передайте Яблонкаи трудовую книжку господина Давида. С сегодняшнего дня он зачисляется в штат. Будет работать на лесопилке. Оплата почасовая, тридцать филлеров в час. Да, и посмотрите, пожалуйста, в каком бараке имеется свободная койка, чтобы поселить его. — Он задумался, рассеянно попыхивая трубкой. — Выдайте ему сапоги и необходимое снаряжение. И вот еще что. Сегодня он поработает у меня. — Инженер взглянул на Имре: — Косить умеете?
— Конечно. Я с четырнадцати лет работал в поле. И с домашней скотиной умею обращаться.
— Вот и прекрасно, — с удовлетворением проговорил Шонер. — Может, и несколько деньков у меня поработаете. — Он повернулся к женщине: — Все в порядке, Дора. Можете идти. — Подождал, пока секретарша вышла из комнаты, а потом спросил. — Хвоста не было?
— Нет. Абсолютно точно. Я проверял, — ответил Имре.
— Хорошо. Сейчас пойдем ко мне, пообедаем. Потом вам надо будет отдохнуть, а ночью переправитесь через Драву, к Чухаи.
— Я не знаю маршрута.
— Ничего. Вы пойдете не один.
Шонер жил недалеко, примерно в километре от управления, на опушке большого хвойного леса. Его одноэтажный дом с множеством комнат стоял возле шоссе, ведущего на Барч. К дому примыкало около хольда добротной пахотной земли. Участок был обнесен каменным забором вперемежку с живой изгородью. Сразу за домом раскинулся огород, а большую часть территории занимал парк с заботливо подстриженными газонами и декоративными кустарниками. Две огромные овчарки оберегали покой этого дома от непрошеных посетителей.
Шонер отвел собак в их будки и пригласил Имре в дом. Представил ему свою миловидную молодую жену и восьмилетнюю дочь. Имре с удивлением заметил в комнате и доктора Вирага. Шонер тоже удивился при виде гостя:
— Ты уже здесь, Мишка?
— Я решил, что лучше мне пораньше исчезнуть.
— За тобой не следили?
— Нет. В больнице знают, что я ушел по вызову. Амалия позвонила туда от имени управляющего чомадской усадьбы, будто меня там ждет тяжелый больной.
— Ну, тогда порядок, — облегченно вздохнул Шонер. — Выпьем чего-нибудь?
Они пили палинку и беседовали. Имре хмурился, недоумевал, зачем надо уходить из Бодайка, и говорил, что ему совсем не хочется к партизанам.
— Что значит «не хочется»? — осведомился Шонер, прочищая трубку. — Это приказ. — Он снова набил трубку, раскурил ее, не торопясь, словно умышленно тянул время. — А почему, если не секрет, вы не хотите идти?
