Кроме натюрмортов, казалось, ничто не интересовало Козырева. Безразличен он был к пище и одежде, готов был ходить в театр и в гости в заплатанных джинсах, рубахе, перемазанной красками. Огромного труда стоило Тоне затаскивать его в магазины, покупать ему костюмы, рубашки, туфли, заставлять его вести "цивилизованный образ жизни". Иногда она ссорилась с ним, покрикивала на него, но ее притягивал этот одержимый искусством человек, столь равнодушный к вещам, которые уже начали вести наступление на людей, заслоняя от них подлинную красоту мира. Тоня работала в газете, писала очерки для радио и телевидения, сочиняла статьи для журналов, трудилась с бешеной энергией, чтобы ее Леня мог сидеть в захламленной мастерской и делать то, что он считал нужным.
Иначе сложилась жизнь Аделаиды Павловны. Приятельницы удивлялись ее браку. Еще бы, Ада, такая культурная, связала свою судьбу с бывшим рабочим, стариком - Лошкареву уже исполнилось семьдесят, - человеком другого круга и других интересов. Однако Тоне Лошкарев понравился. Он привлек ее своей человеческой прочностью. Выглядел он на пятьдесят пять, не больше. Был высок, сухощав, широк в кости, с кирпичным румянцем, с черными, прямыми, без единой сединки волосами. На Аделаиду Павловну он поглядывал ласково и по-мужски, и она краснела как девочка.
С полгода супруги как бы притирались друг к другу. Навещая Тоню, Аделаида Павловна говорила:
- Знаешь, он такой сильный, Леша, просто не поверишь. С утра до вечера целый день во дворе работает... И добрый очень.
В другой раз она жаловалась Тоне:
- Нет, все-таки он грубоват... Гулять его не вытащишь, не то что Ильюшу... Книг не читает... Галка его такая противная, приезжает в Разлив, настраивает отца против меня. Внук Костя с женой развелся.
- Бывает, Ада, - успокаивала сестру Тоня.
Та уезжала домой ничуть не утешенная.
Спустя неделю-две она появлялась сияющая, довольная:
- Леша мой - просто прелесть! Сделал мне такую чудную полочку для посуды. Галинка все хлопочет: "Мамочка, не делайте этого, мамочка, отдохните!.." Костя опять вздумал жениться, видела, славная девушка. Нет, Тоня, ты не понимаешь, как тепло жить в семье, не чувствуешь себя одинокой.
Разливский воздух пошел на пользу Аделаиде Павловне. Она посвежела, помолодела, меньше жаловалась на болезни и все приглашала Тоню:
- Приезжайте к нам хоть на денек. Неудобно - родственники, и как чужие. Между прочим, твой Леня может написать Лешин портрет, теперь портреты рабочих в моде.
- Тебя бы в закупочную комиссию... - смеялась Тоня. - Приедем, непременно приедем, - обещала она.
В начале марта с Козыревым случилось что-то непонятное. Он перестал ходить в мастерскую, целыми днями валялся на диване, читал книги, какие только попадутся под руку, безропотно ходил с Тоней в гости и кино.
Но ни книги, ни фильмы не могли отвлечь Леню.
- Что с тобой? О чем ты думаешь? - тревожно спрашивала его Тоня, а он нехотя отвечал:
- Так просто...
Как-то в воскресное солнечное утро Тоня сказала мужу:
- Ну, все! Сегодня мы поедем в Разлив, и не вздумай отлынивать.
- Гм-м, - сказал Леня. Это означило, что он согласен.
Собрались быстро. Леня отказался надеть новый костюм. Напялил на себя лыжные брюки, вельветовую куртку, старый ватник и вязаную шапку.
В электричке Тоня сразу же подружилась с лыжниками - молодыми ребятами, которые под безбожно фальшивившую гитару орали смешные, дерзкие песни. Тоня, оказывается, знала слова этих песен, настроила гитару, и ребята приняли ее как свою, хотя она была старше их лет на двадцать.
Леня молчал. Смотрел в окно. Мимо пролетали сосны и ели с толстыми нашлепками снега, заборы со столбиками, украшенные причудливыми обледенелыми фигурками, похожими на сказочных гномов, мелькнула новая серо-бетонная платформа станции "Морская", грязное пятно на фоне искрящегося снега и нестерпимой синевы неба.
В Разливе, на пути к лошкаревскому дому, Козыревым повстречались мужчина и женщина. На мужчине была сиренево-дымчатая нейлоновая куртка, голубые, чуть расклешенные внизу брюки и тупоносые туфли. На женщине - легкая, явно заграничного происхождения шубка и высокие сапоги.
