Но не мог же я уйти без билетов, за которыми послала меня Катя.
— От Барсовой... Барановой... Бульдоговой... — простонал я.
Чудо! Она смягчилась и пропела виолончельным голосом:
— Садитесь, пожалуйста. Так вы от Лидии Андреевны? Что же вы раньше...
— Память... Со мной это бывает.
— Такой молодой, интересный, и вдруг... — ласково улыбнулась она. — Кстати, как здоровье Лидии Андреевны?
Вот уж этого я не знал, но, вспомнив любимое словечко Витьки, сказал:
— Нормально.
— Слава богу, — вздохнула Мария Семеновна. — А ведь еще вчера она чувствовала себя так неважно.
— Криз прошел, — сказал я, вспомнив слово, которое так часто произносила Катина мама.
— Криза у нее не было, — сказала начальница билетов, — это все Михаил Петрович преувеличивает. Вы не находите, что он слишком беспокойный муж?
Я промолчал, и Мария Семеновна приняла мое молчание за смущение.
— Может быть, позвонить ей? — спросила она, берясь за телефонную трубку.
Я почувствовал — еще минута, и я провалюсь, как резидент в детективном фильме.
— Не нужно, — заикаясь, сказал я. — Врачи говорят, что телефон действует на печень.
— Вам виднее, — улыбнулась начальница и протянула мне конвертик с надписью: «Бульдоговой Л.А.».
Я заплатил деньги, спрятал конвертик во внутренний карман и, сказав: «Большое спасибо», ушел. Вслед мне донеслось: «Поцелуйте Лидочку».
Домой я вернулся усталый.
— Толя, почему так долго? — воскликнула Катя. — Я уже беспокоилась.
— Вот! — протянул я кулек с мандаринами.
— Ты достал?.. Это невероятно.
— Слабый мужской пол кое-что может.
— А почему они такие черные?
— Должно быть, они из Африки, — неудачно сострил я.
— Ничего, отмоем. А где билеты?
— Прошу! — гордо протянул я конвертик.
— «Бульдоговой»? — прочла Катя. — Что это значит?.. Мне должны были оставить для Бурундуковой.
От страха я вспотел. Вот эта «животная» фамилия, которую я не мог вспомнить.
Я молчал. Сказать было нечего. Катя открыла конвертик, вынула оттуда билеты и прочла:
— «Старейший театр»... «Старейший»! А ты должен был принести в «Гастрольно-экспериментальный».
Это была ужасная травма. Будь я футболистом, меня бы вынесли с поля.
— Катя, послушай, — начал я и рассказал обо всем, что произошло со мной. Конечно, и о нашем старом доме, и синем платье в белых горошинах.
Я смотрел в пол, зная, что ждать пощады нельзя. Кончив рассказывать, я взглянул на Катю. Лицо у нее было светлое и счастливое.
— Тузик, — назвала она меня давно забытым именем. — Неужели ты помнишь это платье?
— Еще бы! Я даже могу сказать, сколько там было горошин. Но ты прости меня за эти билеты.
— Ничего, — сказала Катя. — Мы пойдем в «Старейший театр».
— Как?.. В этот сундук с нафталином?
— Мы пойдем в «Старейший», — улыбнулась Катя.— Жаль только, что у меня нет синего платья с белыми горошинами.
В это время в пальто и шапке ворвался Витька. От него пахло первым снегом.
— Прародители! — заржал Витька. — Отчего вы вздумали обниматься? До серебряной вам еще прыгать и прыгать!
— Витя, веди себя прилично, — сказала Катя и отодвинулась от меня.
Но Витьку не так-то легко вышибить из седла.
— Внимание! Внимание! — командным голосом произнес он. — Вот вам премия за образцовую семейную жизнь и чуткое отношение к потомству! Хватайте два билета!
— «Гастрольно-экспериментальный», пятнадцатого ноября,- прочла Катя.— Где ты достал, Витюша?
— Купил у нас в районной за дензнаки, — ответил наш веселый и находчивый.
— Большая очередь? — поинтересовалась Катя.
— Ни одной человеческой единицы.
— Умница! — обняла Катя сына и укоризненно посмотрела на меня. — Видишь, Анатолий? А ты привык все усложнять.
