— Да пойми ты наконец, это искусство! — кричал Ярослав. — Искусство управлять собой. Своим телом, своими чувствами. Это вызов самому себе. Принимаешь его — чувствуешь себя живым. Разве это кривлянье — когда по-другому жить просто не можешь?
— Все равно — безумство, — бурчал я.
Заканчивал он наши споры каким-нибудь примиряющим высказыванием, что в ванне, мол, тоже опасно: можно поскользнуться и удариться головой о кафель, так что теперь, не мыться? Но я слышал в его словах превосходство смелого человека над человеком трусоватым. «Если бы ты САМ попробовал…», — как будто говорил Ярослав. И невысказанная обида еще долго клокотала в моей груди.
В общем, он боготворил этих Валленда. Играл Карла — основателя акробатической династии. «В юности», гласила ремарка. Как только юность героя заканчивалась, на сцену выходил отец Ярослава — крепкий, седеющий по вискам вагант, безупречно подхватывал центральную линию, натянутую проволокой над глубоким каньоном, и разворачивал ее по-настоящему, с грохотом, слезами, со всей камнепадной мощью таланта. В мистическом родстве двух продолжений: отца в сыне, героя юного в герое зрелом — тоже был некий сакральный смысл, от которого режиссер приходил в неописуемый восторг и уже дал огромное интервью в газете. «Летающие» — называлась эта статья, я сохранил ее.
Ярослав в постановке ходил по проволоке. Конечно, со страховкой, не как Валленда. Однако акт героизма был налицо. Школа гудела в предчувствии премьеры, и если девичья головка не поворачивалась, когда он легкокрылым греческим богом влетал в класс, то это означало одно — девочка тяжело заболела, оглохла и ослепла.
Честно говоря, меня от всего этого воротило. Иногда я думал: какая прихоть толкнула меня к человеку, воплощающему в себе все, что я терпеть не могу? Повернутому на спорте, актерстве, своим бесстрашием унижающего меня в пыль? Почему я полюбил его?
Ярослав быстро, играючи вошел в жизнь нашей школы. Все обычные для новичков испытания: может ли дать отпор или рожден рабом, опасен или безвреден, на что вообще способен — прошел одним духом. Кажется, ему хватило самого первого мощного подъема на канате, чтобы убедить всех в своей физической силе. Шпана уважительно отошла в сторонку, как хищные совы, признавшие дневную силу ястреба и застывшие в ожидании другой жертвы.
К его внешности летучего греческого бога прилагался легкий, без зазнайства, характер. Спокойный и рассудительный, Ярослав скоро решал любые школьные разногласия. И драки на заднем дворе прекратились. Он как будто бы всем стал старшим братом, а не только своей кудрявой малышне.
Как-то раз англичанка попросила нас перенести в библиотеку стопки словарей из класса. Свора рослых старшеклассников, только что гоготавших верхом на партах, вдруг рассосалась. У всех нашлись неотложные дела или болезни. Нашла дураков! Остались только мы с Ярославом. Я зарабатывал положительные характеристики для Щепки в кризисный центр. Моя надзирательница вела по мне пухлое дело, в котором хорошего становилось все больше и больше. Ярослав тоже хотел уйти, но уже в дверях обернулся. Мы встретились глазами.
— Эх, ну и ну, — сказал он виновато. — Дел-то на полчаса… А ты молодец. Человек.
Дел оказалось больше, чем на полчаса. Битый час мы таскали эти словари, а потом еще стулья из класса в класс, переставляли кругом столы, и вдруг начали улыбаться друг другу. «Человек», — никто меня так не называл, удивительно даже. Вышли из школы вместе. Это значило, что у меня впервые появился друг.
После уроков мы вдвоем бродили по желтеющим улицам. Ярослав рассказывал, что на его родине уже наступила зима. Я пытался представить, как это, когда в окне — край света и океан. Сигнал «Ветер-раз!», после которого можно не ходить в школу. Метели, сопки и обледенелые деревянные трапы. Все в его жизни было фантастическим.
Для меня до сих пор действовал комендантский час. В любой день могла прийти Щепка, если не заставала меня дома, недовольно морщилась, что-то черкала в своем блокноте. Мать повторяла:
— Прошу тебя, возвращайся до девяти.
Как-то раз мы с Ярославом забрели в рыболовный магазинчик. Глаза моего друга загорелись, и я смотрел на привычные сокровища с выражением счастья и вдохновения. Мы купили пару блесен — конечно, металлических рыбок. Одна осталась у Ярослава, вторая — у меня. Ярослав когда-то ловил рыбу: ярко-красную нерку, речную зубатку, серебристого гольца. Они с усатым хозяином магазинчика оказались земляками. Вспоминали северные моря и незамерзающие бухты, устья чистых дальневосточных рек и голубизну горных озер.
