— Это что, твой друг? — спросил меньший, лет семи на вид, и повидло из пирожка брызнуло ему на рубашку.
— Поросенок, — вздохнул Ярослав.
— Это твой друг или твой поросенок? — хитро спросил мальчишка, и я, не удержавшись, улыбнулся.
— Ярик, а у нас девочку на уроке клопы покусали! — сообщила одна из двойняшек. — Так учительница сказала. Ярик, а клопы какие? А тебе школа понравилась, Ярик?
Правда, не думал я с ним разговаривать. Обособленное мое место в школьной иерархии меня вполне устраивало. Но не вытерпел:
— Это что, твои братья и сестры?
Ярослав вытирал нос младшему, поднял на меня глаза и с комичной болью в голосе произнес:
— Увы. Ты думаешь, со мной кто-то советовался, когда их заводил?
В тот же день я узнал, что многодетное семейство развел актер, прибывший служить в наш театр. Ярослав — его старший сын — тоже играет на сцене, а поступать собирается в цирковое. На прощание он показал мне блестящий трюк из рукава и ловко пересек парапет на одной ножке.
«Ну и экземпляр, — подумал я. — Держись от меня подальше».
Лилия в самом деле позвонила в субботу. Пригласила на дачу.
За несколько дней первоначальный стыд совсем улегся, как пыль на антресоли. Я даже убедил себя, что все было не так уж гадко. И презрительная усмешка на ее губах почудилась. А неловкость вполне можно списать на дурацкий диван, в который как затечешь, так и не выберешься, будто в желоб с цементом. В общем, ехал я к ней со вполне отважными мыслями: второй раз будет лучше, несомненно. Вся известная мне история мужественности говорила об этом.
Профессорское семейство выстроилось во дворе, у маленькой горбатой машинки. Матушка вспорхнула навстречу радостно, будто любимому другу. Отец оказался тоже маленьким и округлым, с перезрелой дыней вместо головы. Я ему не понравился. Ну и черт с ним. Лилия стояла в сторонке, грызла ноготь. Глаза она густо подвела темным и вроде бы еще похудела. От ее взгляда исподлобья ко мне вернулось смятение. Второго раза не будет, дураку понятно. Тогда зачем?
Всю дорогу я мучился догадками, размышляя над ее неясными целями. Лилия молчала рядом. Когда ее коленка касалась моей, она чуть заметно отодвигалась. По машине плыл аромат свежей выпечки из темно-синей проволочной корзинки, которую она не выпускала из рук, потом и вовсе поставила между нами. Время от времени я ловил пристальный взгляд ее пятнистого отца в зеркале. Говорила только матушка, пересказывала какие-то анекдоты из жизни института, а когда устала, задремала. Мы слушали звук мотора с замираниями, всхлипываниями и подъемами, потом — шорох гравия на петлистой загородной дороге. Мог бы включить радио, сердитый индюк.
Дом родителей Лилии был старым, светлым и просторным. Ее отец распахнул дверь. По комнатам ласково загулял ветер, выдувая на веранду остатки консервированного летнего воздуха. Мать вынесла плетеные стулья.
— Погуляем? — сказала Лилия.
Она повела меня дальше от дома. Яблони упрямо хранили листья, и нас надежно укрыл желто-багряный палисад. На перевернутых дождевых бочках тонко дрожала паутинка. Высоко, в прозрачном воздухе метались птицы, казалось, небывало теплая осень спутала их перелетные инстинкты. Лилия опустилась на большую корягу со снятой резаком корой. Жестом предложила сесть рядом. Сквозь ветви нашего укрытия мы видели веранду, головы ее родителей, первый легкий дымок занимающегося костра.
— Он мне позвонил, — сказала Лилия хрипло.
— Ты что, болеешь? — спросил я.
— Немножко, — ответила она и шмыгнула носом. — Я уезжаю к нему.
Все-таки я был немного разочарован. Понятно, что мне с ней ничего не светило. Да и не так уж она мне нравилась. Но и совсем чужой не была.
— Мне деньги нужны, — сказала Лилия. — Дай мне денег, а?
Костер разгорался. Теперь я видел не только дым, но и огонь — веселые, радостные язычки. Матушка Лилии рассмеялась где-то далеко. Лилия подняла с земли веточку, начала рисовать на земле иероглифы.
— Вообще-то, ты меня тоже использовал, — сказала она. — Но я же не в обиде.
— Так и я на тебя не обижаюсь, — сказал я. — А ты хорошо подумала?
Сказал и тут же пожалел: решит еще, что мне денег жалко.
