Люциус Малфой — точнее, призрак его, такой же аккуратный, как и призрак Драко — возник из пустоты и встал за креслом Господина.
— Бестелесное присутствие. Великая вещь — особенно когда мои друзья по каким-либо причинам не хотят меня видеть. Почему же ты не хотел меня видеть, Драко?
"Я ни о чем не думаю, ни о чем… Господи, еще час назад все было так хорошо…"
— Верно ли я тебя понял, мой юный друг? Ты проводишь с кем-то ночи, полные любви? — ядовитый сарказм, прозвучавший в змеином голосе, показался Драко ударом по лицу. — И кто же это? Девочка? Мальчик?
Он так старался ни о чем ни думать. Отключиться… отключиться… но на что? На ощущения тела в сильных теплых руках? Так я выдам его…
— Так это мальчик. Почему я не удивлен? Что же это за мальчик? Да и мальчик ли?
"Правильно, правильно… в верном направлении…"
— Пытаешься отвести след?
"Не думай, не думай…
Легко сказать… Как можно не думать о том, о чем запрещаешь себе думать? Как та история о белом медведе… Не думать о белом медведе… Белые медведи… Две тысячи белых медведей сплавлялись по талому льду, от льдины кусок откололся, и первый медведь потонул. Одна тысяча девятьсот девяносто девять белых медведей сплавлялись… "
— Это не лучший образец поэтического творчества, юный Малфой.
"А наплевать! Одна тысяча девятьсот девяносто восемь белых медведей…"
— Думаешь скрыть свои мысли, мальчик? Что же такого в твоем любовнике, что ты так тщательно его прячешь?
"Одна тысяча девятьсот девяносто шесть белых медведей сплавлялись по талому льду…
Какие медведи, Малфой, что ты несешь?
Уйди, уйди, уйди из моей головы, он найдет тебя! От льдины кусок откололся, и восьмой медведь… "
— Кого ты прячешь от меня, Драко? Кто так боится меня?
"Одна тысяча девятьсот восемьдесят девять белых медведей сплавлялись…"
— У меня есть два варианта. Мне их назвать?..
"…От льдины кусок откололся, двенадцатый медведь потонул… "
— …Или ты все же скажешь сам?
"…сплавлялись по талому льду, от льдины кусок…"
— Империо Спирито!
Никаких медведей. Осталась блаженная пустота, и обещание полного счастья и душевного покоя — надо лишь слушать и выполнять то, что тебе говорят. За тебя все решат… все сделают… со всем разберутся…
— Драко Малфой. Назови мне имя своего любовника.
"Драко.
Я знаю этот голос.
Не слушай его, Драко.
Ты не понимаешь, я должен.
Ты не должен. Ты сам по себе. Он не твой Господин.
А кто?
Никто.
Ты…
Я с тобой. Я люблю тебя.
Я слушаю тебя.
Я люблю тебя".
— Назови мне имя своего любовника.
Голос вне его разума, но все же слышен:
— Люциус. Ты его научил?
Ответа он не слышит.
— Круцио Спирито!
"О, до сих пор он не знал боли! Словно острые ножи в крови… Яд под кожей… Огонь в нервах…
Тихо, милый, тихо…
Нежные прикосновения. Губы. Язык. Руки. Его тело, оставшееся вне этого кошмара, там, где горел камин, и в воздухе запах дыма смешивался с запахом розового масла и секса, донесло до корчащейся от боли души ощущение этих лечащих касаний.
На шее, из которой когтями драли позвонки.
На губах, которые прижигали льдом.
На груди, которую резали тысячью ножей.
В сердце, из которого пили кровь".
— Кто твой любовник, Драко? Стоит ли он этих мук?
"Он стоит и большего…"
— Фините Инкантатем!
"Спасибо тебе".
— Люциус. Приведи мне его — во плоти.
Ответа он не слышит.
— Либеро Спирито.
Драко очнулся. На него, до краев полные страшной тревогой, смотрели зеленые глаза.
— Драко, любимый, родной, ты как?..
Драко затрясло. Издав короткое судорожное рыдание, он мертвой хваткой вцепился в плечи Гарри, вжимаясь в него, насколько это было возможно. Руки Гарри — такие надежные, такие теплые, — гладили волосы, плечи, спину. Он сел, прижимая Драко к себе, покрывая поцелуями его лицо, куда попадали губы, и при этом ухитрялся шептать что-то на ухо Драко, из чего тот разобрал только "любимый… солнышко… мальчик мой…"; но ему и не надо было слышать, чтобы знать, что шепчет Гарри. Боль и ужас оставили его; он обмяк в руках Гарри, и слезы потекли по лицу. Гарри шептал и шептал, и сцеловывал его слезы, и наконец Драко успокоился, и расслабился, и Гарри мягко уложил его на спину и прилег рядом, опираясь на локоть, обнимая любимого…
