— Я обегала сегодня все магазины, такого материала нигде нет… Будет ужасная неприятность… Ты обещал. Ты был там? Был? Скажи!
— Я ходил насчет работы, — глухо ответил папа.
— Врешь, — мама свистяще хлестанула его словом, которое Антону запрещалось употреблять.
— Ну-у-а. — выдохнул папа что-то такое, чего Антон не разобрал, хотя жадно ловил каждый звук оттуда, из-за спинки своей кровати, завешенной от света полотенцем. Рискуя быть разоблаченным, он даже приподнял голову, чтобы не мешал шорох подушки.
— Где ты был? — видно, она тряхнула папу за плечи: тени колыхнулись, монетки или ключи звякнули в карманах папиного пиджака.
— Оставь. Этим не поможешь, — сказал папа лениво, может быть, опять засыпая.
— Врешь. Все время врешь, — шепотом, но отчаянно, Антон едва не вскочил, чтобы утешить ее, всхлипнула мама. — Посмотри, в кого ты превратился. Посмотри! Дать тебе зеркало?
Папа не ответил.
— Ну скажи, скажи. Ты отдаешь отчет в своих поступках? Куда ты дел эту несчастную монету?
— Она у моего друга, нумизмата, — сослался па уже известные данные папа.
— У того же, кому ты отнес материал?
Раздался грохот. Антон вздрогнул, но сообразил: упала мамина книга.
Какое-то время они молчали. Поскрипывали стулья, сопел отец.
— Пойми, неприятности бывают у всех, — зашептала мама мягче, так она увещевала Антона, если не хотела, чтоб он на нее обиделся. — Бывают и проходят. Все дело в том, как ты сам к ним относишься. Если мужественно — они отступают. Если ни поддаешься — они подчинят. То, что с тобой происходит, — страшно. Одумайся. Тебя с удовольствием возьмут в любой коллектив.
Ее бормотание сменили неясные звуки, затем превратившиеся во всхлипывания. Папина тень отклонилась, и стало видно, что мамина вздрагивает.
— Ты обманываешь всех. Всех. Даже собственного ребенка.
Жалость к маме захлестывала. Сердце колотилось гулко, как после бега на уроках физкультуры. Странно, родители но слышали этого стука.
— Ведь ты не сможешь остановиться Ты уже не можешь остановиться.
— Господи, — неожиданно ясным, с едва заметной хрипотцой голосом произнес папа. — Господи, ну раз я вру, значит, это лучше, чем сказать правду.
Антон замер. Вероятно, он что-то не так услышал. «Раз я вру, значит, это лучше, чем сказать правду»? Да, скорее всего, он не так понял. Или папа неверно выразился? Он, наверно, вот что имел в виду: «Неужели ты думаешь, врать лучше, чем сказать правду?»
— Я уйду, — решительно сказала мама. — Я не пугаю тебя.
— Куда? — засмеялся отец.
— Ты прав. У меня в этом городе никого нет. Я уеду. Уеду к родным.
Папа зарычал, как зверь, но это он откашливался.
— Ты не был там, — шепотом закричала мама.
— Лида, — сказал папа. — Все отвратительно. Я верил этим людям. И я отвратителен теперь сам себе. Мне не нужен другой коллектив. Я сам себе не нужен.
С грохотом полетел стул. Выходи, папа ударился плечом о косяк. В закутке щелкнул выключатель. Под дверью загорелась щелочка света.
— Антон, ты спишь? — спросила мама.
Он не ответил.
Мама разбудила его, накормила завтраком. Пока оп ел, сидела напротив и, зябко кутаясь в старенький шерстяной платок, ласково улыбалась.
Антон исподтишка к ней приглядывался, изучал ее бледное лицо, словно бы истончившиеся за ночь губы и брови.
Работал репродуктор.
— Большой успех советских артистов в Бухаресте, — объявлял диктор и вел рассказ об удачных гастролях балета Большого театра.
Мама помогла Антону надеть пальто. Папиных вещей на вешалке не было. Но за дверью в мастерскую Антон различил неясные звуки движения.
Светило солнышко, и небо расчистилось, стало ровно голубым. Если бы не желтые листья на деревьях и под ногами, можно было подумать: вернулось лето.
Пашка караулил его возле класса.
— Я вчера тоже монету нашел! — бросился он к Антону. — Сразу после тебя. А потом появился какой-то мужик и стал просить ее продать. Знаешь, сколько давал? Двадцать пять рублей!
— Продал? — спросил Антон.
— Не-а. Но сегодня опять пойду. Вдруг повезет? Я бы тогда одну загнал, а одну себе оставил.
Была арифметика, потом родная речь.
— Зря ты на меня злишься, — пробовала восстановить с ним отношения Лырская. — Как раз в тот день родители с утра белок отдали. Я же тебе говорила, они им надоели.
