Сашка схватил бутылку и снова налил по половинке.
— Ну, давай, за встречу, — бросил он короткий тост и выпил.
— А дальше что? — спросил Антон.
— Что-что, — Сашка махнул рукой. — Да когда выступать мы должны были, я… — Сашка запнулся.
— Что ты? — спросил Антон.
Сашка вскочил на ноги и сильно наклонился вперёд.
— А чё это ты всё вынюхиваешь, а? — пьяно прокричал он. — Чё ты вынюхиваешь?
Он было потянулся вперёд правой рукой, чтобы схватить Антона за грудки, но наткнувшись на его взгляд, отшатнулся и бухнулся на стул. Что-то странное показалось ему в этом взгляде, что-то что может сломать, разрушить, чтобы потом…
— Что потом? — спросил себя Сашка. — Странно.
А страннее всего стало Сашке, что не почувствовал он никакого страха, а даже что-то хорошее.
— Так что дальше-то было? — как ни в чём не бывало, повторил свой вопрос Антон. Словно и не было этого пьяного вскакивания, не было желания набить морду, хотя и понимал Сашка, что скорее всего морду в конце концов набьют ему. Просто оно всегда так было.
— Потом? — задумчиво повторил Сашка. — Я… в общем, испугался я, — Сашка спрятал лицо в ладонь. — Испугался я. Подумал, как это я стою на сцене, а они все на меня смотрят? Да и не в этом дело, — он махнул рукой. — Да что ж я вру-то. Всю жизнь врал, и теперь вру. Не круто это было, понимаешь? Петь в хоре не круто, — он поднял голову и посмотрел на Антона. — Мне, блин, девять лет было, а я уже думал, чё пацаны скажут.
— Ну и что, стал крутым? — улыбнувшись, спросил Антон.
— Да что ж ты в душу-то лезешь? — Сашка схватил бутылку и налил одному себе. — Не хочу ж я, ты понимаешь?
Антон промолчал, а Сашка влив в себя очередную порцию, пьяно уставился на подпаленную розетку.
— Я знаешь, — сказал он глухо, — Я всю жизнь как будто не для себя, а для них. А для кого них? А? Да им плевать всем на меня, — Сашкины губы задрожали. — А ты знаешь, мне же в детстве говорили, что я одарённый. Одарённый мальчик, — Сашка задумчиво хмыкнул. — Учился на пятёрки, на одни пятёрки. Читать любил, всё любил. Хорошее всё любил, понимаешь? А потом покатило. Это не круто, то не круто. Я стал выбирать только то, что круто, врубаешься? То, что для всех круто, понимаешь? Вино пить, круто, плюнуть училке на стул круто, ботаника какого-нибудь толпой избить круто, — он перевёл взгляд на Антона. — Скажи, это круто?
— Нет, — просто ответил Антон, едва заметно мотнув головой.
— А что тогда круто?
— Ты сам знаешь, — сказал Антом. — В общем-то, все знают, просто не задумываются.
— А я вот иногда задумываюсь, — Сашка схватил бутылку и допил с горла, пролив половину на себя. Потом он стал пьяно бить по мокрому пятну на пиджаке, пытаясь его вытереть.
— Я! — кричал он заплетающимся языком. — Я задумуюсь иногда. Задумуюсь.
Он вдруг перестал стучать себя по пиджаку и зло посмотрел на магнитофон.
— Я ведь и вот эту, — он ткнул пальцем в динамик. — И вот эту слушаю, потому что все слушают, поньмаешь?
Он схватился за провод и дёрнул так, что его самого развернуло, и стул громко скрипнув, покосился ещё больше. Сашка с трудом вернулся в прежнее положение и тяжело облокотился на стол.
— Ты думаешь, я не поньмаю, что это мерзость, а не эта, как её, не музыка, — Сашка уже с трудом удерживал голову прямо, словно его подбородок вдруг независимо от него захотел прикоснуться к мокрому пятну от водки, темневшему на пиджаке. — Я раньше этого сушал, как его, блин. Как его, этого, который про это написал, про весну и про другие эти, как их, месяцы, во.
— Вивальди? — спросил Антон.
— Точно! — крикнул Сашка. — Ведь там такая музыку, у этого, как ты там его назвал?
— Антонио Вивальди, — повторил Антон.
— Во-во. Ведь там чувствуется, вот здесь чувствуется, — Сашка снова хотел схватиться за пиджак, но его локоть соскользнул, и он ударился подбородком об стол. Скривившись от боли, он упёрся руками и попытался подняться, но ноги не слушались.
— Не могу. Никак не могу. Не могу я уже! — почти прокричал Сашка.
Антон встал и помог ему.
— Где ты спишь? — спросил он.
— У-у — промычал Сашка. — У-у. Не могу-у.
Антон потащил его в комнату. Там он положил его на разломанную кровать, у которой вместо ножек были стопки старых, истрёпанных книг, и вернувшись на кухню, присел на табурет.
