Али собрался уходить, простился, но Насави окликнул его:
– Странно, что ты держишь обиду на Аллаха, – сказал он, – а сам едешь в Мекку.
– В этом нет ничего странного, – невозмутимо ответил Али. – Я надеюсь достучаться до него. Там все- таки поближе будет.
Малика-Хатун сдержала свое слово, на следующий день, она приняла Али и собственноручно отдала ему в руки письмо. Али поблагодарил ее от имени Насави.
– Будет ли у вас, ваша светлость, еще какое-нибудь поручение дополнительно?
Малика-Хатун удивленно взглянула на него.
– Отрадно видеть человека, радеющего за интересы других людей.
Али поклонился.
– Скажи честно, – спросила Малика, – каков твой интерес в этом деле?
– Совершенно никакого, – искренно ответил Али.
– Тогда зачем ты это делаешь?
– У меня недавно при родах умерла жена, – неожиданно для себя сказал Али, – в моей жизни образовалась пустота. И мне нужно ее чем-то заполнить. К тому же вы сами сказали, что это по дороге, мне будет нетрудно это сделать.
Малика удивленно взглянула на Али. Ответ оказался неожиданным и для нее тоже.
– Начало твоей фразы противоречит ее концу. Но мне жаль твою жену. Когда окажешься в Дамаске, не отдавай письмо в канцелярию, постарайтесь добиться аудиенции у Малика Ашрафа. Я желаю тебе легкого пути и удачи.
Али поклонился и ушел. Дома он сказал Ладе:
– Может быть, рассказать ей о казне Узбека. Все- таки она была его женой и имеет право на его долю.
– Прежде всего, она была причастна к его смерти, – холодно ответила Лада. – И откуда у вчерашних простолюдинов такая жалость к царицам?
Али промолчал.
В корзине Фомы оказался большой шмат вяленого мяса, хлеб, круг сыра, несколько луковиц, сырые яйца и редька.
– А это что? – спросил Егорка, указывая на бочонок.
– Вино, – ответил монах.
– Так много.
– Недорого просили, да и посуды у меня не было, чтобы в розлив взять.
– А ты что же пить здесь собираешься?
– А по-твоему я эту бочку взял, чтобы руки себе занять?
– Судя по тому, что капитан мусульманин, то здесь не особо разгуляешься, – заметил Егор. – Хотя знал я одного хафиза, который перед каждой выпивкой говорил, что не пьет.
– Это ничего, – сказал Фома, – дождемся темноты и выпьем. Ночью, небось, все спать будут.
Егорка засмеялся.
– Что? – удивился монах.
– А ты что же ночью спать не собираешься?
– Отчего же, собираюсь. Но не сразу. Видишь ли, брат мой во Христе, в монастыре мы только и делаем, что занимаемся умерщвлением плоти. Где же мне еще разговеться, как не в пути?
– Понятно, – сказал Егор, – только не брат я тебе.
– Христиане – все братья, – кротко ответил монах.
– Увы, путник, я не христианин, – сказал Егор.
Здесь в стране кипчаков, он мог признаться в этом, не боясь, что на него донесут властям.
– В кого же ты веруешь, сын мой, – вопросил монах, – неужто в Магомета?
– Я придерживаюсь веры наших с тобой предков, – заявил Егорка.
– Да, но Русь крестилась.
– Русь крестилась, а мы не стали.
Егорка редко вспоминал, а тем более говорил о своей вере. Но если речь заходила о религии, никогда не скрывал ничего. Христианство, став государственной религией на Руси, несмотря на внешнее миролюбие, проявило нетерпимость к инакомыслию.
– Ну что же, – сказал Фома, – это дело такое, интимное можно сказать, дело твоей совести.
– Я тоже так считаю, по мне, был бы человек хороший.
– И я так думаю, вот за это и выпьем. Когда все уснут, – добавил монах.
Тем временем погрузка закончилась. Капитан отдавал команде последние распоряжения. На борт поднялся таможенный чиновник, осмотрел груз, получил полагающую ему мзду, дал добро. Капитан махнул рукой. Матросы отвязали канаты, убрали трап, и, упираясь шестами в пристань, стали отталкивать судно. Когда судно отдалилось от причала на длину шестов, в дело вступили гребцы. Кормчий налег на руль, в несколько взмахов они выровняли корабль в необходимом направлении и слаженными ударами весел погнали его в открытое море. Послюнявив палец, капитан определил направление ветра и дал команду поднять парус. Двое пассажиров с интересом следили за действиями матросов. По просьбе монаха Егорка спросил у проходящего мимо капитана, когда он предполагает быть в Персии? Вопрос капитану не понравился, нахмурившись, он ответил, что Аллаху одному известно.
