— А может, уцелели? Найти не удалось?
— Да нет. И без меня добрые люди искали. Все подтвердилось… — Чуркин вытер руки об обмотки, осторожно, за уголок, достал из нагрудного кармана карточку. — Детишки… Иными словами — что от них осталось. Старшей десять было, младшему — шесть.
Варвара долго глядела на снимок, и глаза ее наполнялись слезами. Поднялась, пошла на кухню, проводя по щекам полою халата. Вскоре вернулась:
— Глянь на мою. Бедовая девчушка, правда? Тоже шесть годков было. — Варвара всхлипнула. — Я на Урале, в эвакуации, жила. На заводе работала, а ее оставляла на квартире. Одну оставляла, доглядеть было некому, там все работали… Боже мой! Часто бывало, по суткам не вырвешься. — Варвара осеклась, хватила ртом воздух и с трудом заговорила снова: — А в тот раз она вся в жару была. Такую ее и оставила. Ни молочка, ни лекарства — ничего. Положила под подушку две картошины. Прибежала назад — лежит моя сухотушка и уже не дышит, сгорела, а глазенки открыты, и ротик открыт, ну прямо вот-вот скажет: «Мамочка, чего ж ты не успела? Я ж тебя так ждала…» Ах-х! — захлебнулась Варвара, пошатнулась, поползла со скамьи. Чуркин подхватил ее: «Володя, водички, живо!» Лицо его пошло пятнами и окаменело, только губы остались на нем живыми, силясь разомкнуться.
— Не надо так, Варя… не надо!.. Может, тем и жив человек, что завсегда он сильнее беды… Ну успокойся, успокойся… Затвори в сердце горе, на замки позамыкай, и никому не показывай — ни людям, ни себе. Так-то оно лучше будет…
— Жизни ведь нету, Ёсипович… Одна тоска горючая.
— Будет жизня, будет! Вот кончится это проклятье, эта война — и все образуется… Ты вот глянь на себя, такая дебелая да красивая… Жить ведь только! Найдется и для тебя опора-утеха. Будет, Варенька, жизня, будет! Попей водички. Ну вот и хорошо. Вот уже и лучше. Пойди-ка приляг…
Сергей обливался потом, кровь звенела в висках. Каждый удар, как жгутом, стягивал ноющей болью ключицы, а он все махал и махал топором, будто не дрова колол, а стремился обрубить тягостную и болючую мысль: «Каким же сильным должен быть человек, чтоб переболеть, пережить вот такое горе?»
Не сразу заметил дежурного.
— Хватит на сегодня. Свободны.
— Есть.
Солнце садилось. Воздух был чист и прохладен. И звонок по-вечернему. Где-то скликались гуртующиеся на ночь перепела, прямо на позиции, под ногами, стрекотали цикады.
В дальномерном окопе было полно начальства: Мещеряков, Тюрин, командиры первого и второго орудий, грустная Марь-Иванна и даже Танечка-санинструктор. Сергей, застегивая гимнастерку на мокрой груди, попытался проскользнуть в землянку незамеченным вслед за Володей — Мещеряков все-таки заметил, остановил, спросил у Танечки:
— Что у него с глазами, эскулап?
— Я вам докладывала, — спокойно, с достоинством ответила Танечка. — Острый конъюнктивит на почве физического раздражения.
— И это — серьезно?
— Если не последует улучшения в течение ближайших двух-трех дней, — категорично сказала Танечка, — буду вынуждена госпитализировать. А пока минимум на две недели ему надо запретить заглядывать в эти свои… как их?.. монокуляры, окуляры…
— Понятно. — Мещеряков не спеша размял папиросу, закурил. — Иванушкина, втроем справитесь?
— Вчетвером не справились… — грустно ответила Марь-Иванна.
— Справитесь, — убежденно и сухо сказал Мещеряков. — А вы, Кравцов, — на орудие.
— На какое?
— В свой, в четвертый расчет. Собирайтесь.
Уже на центре огневой подумал, что вроде бы даже и не рад теперь переводу. Опять получается как-то так: на тебе, боже, что мне негоже. Хоть сквозь землю провались… А может, все-таки бежать? Ведь не куда-нибудь — на фронт!..
— Эй, эй, ты чого прикладом землю пашешь? Цэ ж тебе не палка, а карабин, оружие! — В десяти шагах Мазуренко, а Сергей и не заметил. — Куды маршируешь со всем барахлом?
— На орудие.
— Тю, грэць бы тебя взял! Як сваха переезжая — то туды, то сюды.
На пороге землянки невольно задержался: свет двух «катюш» ярко ударил в глаза. Все, даже Бондаревич, глядели на него удивленно.
— Товарищ сержант, прибыл…
Дальше не стал докладывать, потому что Бондаревич понимающе кивнул. Суржиков, толкнув одновременно и Лешку, и Асланбекова, воскликнул: «Вот так фокус!», а Чуркин уже помогал снять с плеча вещмешок. Только Женя, радостно округляя глаза, решила удостовериться: «Опять к нам, Сережа?» — и улыбнулась так хорошо, что скованности его сразу и след простыл.
