Дорога в мужество - страница 28

К концу августа перешли в наступление войска на фронте от Великих Лук до Азовского моря. Здесь же, в заволжских степях, день-деньской только вихри гуляли над опаленной зноем травою, а короткими ночами — прохладными, звездными — стыла над землей пустынная тишина. Бондаревич не находил себе места. Попади он из госпиталя назад в пехоту, сейчас, гляди, был бы там, в гуще битвы, а здесь — что? Укомплектован дивизион на семьдесят процентов не нюхавшими пороха парнишками и девчонками. Такое войско не скоро на фронт пошлют. Может, до конца войны доведется слоняться по тылам…

…Командир батареи, прочитав рапорт: «Прошу ходатайствовать о направлении в любую фронтовую часть», как-то очень уж осторожно положил его на стол, еще осторожнее прикрыл ладонью.

— Убедительно написано. С душой. — Прошелся по землянке, угрюмо пощипывая кончик светлого уса, и вдруг сорвался на крик, что бывало с ним довольно редко: — Да вы что, с ума посходили? — Стремительно подошел к тумбочке, выхватил целую кипу листков, потряс над головой. — Двенадцать!.. Ваш — тринадцатый. Чертова дюжина! Неужели и вам, Бондаревич, дважды награжденному фронтовику, не ясно, что солдат из глины не лепят, командиров из палочек не выстругивают? Прямо наваждение какое-то… — Швырнул все двенадцать листков обратно в тумбочку, туда же запихнул тринадцатый. — На фронт, видите ли, им приспичило. Да, конечно, вам на фронт запросто, автомат на шею и — шагом марш! А вы, вот такой, не больно нужны на фронте. Вас не одного ждут, извольте расчет привести. Вот и готовьте расчет… День и ночь готовьте, и с такой нагрузкой, с таким напряжением, будто завтра — в бой!..

Бондаревич понимал: командир прав, ни перед кем ходатайствовать не будет, но продолжал стоять, потупясь, будто надеялся на чудо.

— Я тоже писал рапорт, — помолчав, спокойнее и глуше сказал Мещеряков. — Знаете, что мне ответили? «Хорош на готовенькое…»

— Разрешите идти?

Мещеряков вздохнул, как вздыхает человек, сбросивший наконец-то тяжелую ношу, скуповато улыбнулся:

— Понимаю ведь… Вот-вот Брянск возьмут, до Белоруссии — рукой подать. И под Витебском закипело… Ничего, Бондаревич, потерпим. Скоро, пожалуй, и мы будем там. Иди!..

Подходил к концу второй час огневой подготовки. Бондаревич был доволен: работали номера хоть и не без ошибок, однако — дружно, как-то даже вдохновенно, не замечая времени и усталости, и, может, как раз это больше всего и радовало — люди поняли важность его замысла, дело пойдет!

Давно он вынашивал мечту: добиться, чтобы каждый номер расчета в любой обстановке смог заменить выбывшего из строя. Ведь на фронте случается всякое… Но приступать к этому сразу было неразумно, рискованно.

Лишь убедившись, что каждый из его подчиненных твердо усвоил свои основные обязанности, Бондаревич решился на этот эксперимент.

Два часа Женя работала за наводчика, Асланбеков на ее месте, поменялись местами Суржиков и Чуркин, и только Кристос исполнял свои обязанности. Чуркин досылал снаряд в патронник легко и с каким-то форсом, а стоял-таки неправильно, в опасной близости к казеннику; Суржиков явно хотел блеснуть, торопился и от этого вел ствол рывками; Асланбеков по команде «Огонь!» забывал повышать голос; лишь Женя работала уверенно и точно, будто всегда была наводчиком. Один только раз, заметив вблизи Бондаревича, улыбнулась ему такой лукавой, той, прежней, улыбкой, за которой обычно следовало: «Ну, Стасик, ну миленький, ну помоги», — и стрелки на приборе, принимающем азимут, разбежались.

Теперешние ошибки не пугали Бондаревича. Если удастся заниматься в день хотя бы часа по два, через месяц расчет как бы увеличится вчетверо. Асланбекова, Чуркина, Суржикова можно будет потом помаленьку знакомить с обязанностями командира орудия.

Подробнее о своем намерении он хотел поговорить с расчетом на перерыве, но не успел: шла проводить обязательный утренний осмотр Танечка-санинструктор. Первым ее заметил Суржиков.

— Асланбек, сыграть встречный марш? Над вторым ориентиром, курсом на орудие — Танька-санинструктор, то бишь «мышиные хвостики».

— Ай-вай, Сюржик, — засверкал глазами Асланбеков, — какой злой язык за зубом носишь. Выплюнь, замени тряпка.