Комбат хмыкнул, обернулся к Бондаревичу:
— У нас в остатках можно наскрести что-нибудь?
— Картошка…
— Сварганьте пюре. Побольше. — Теперь комбат глядел уже на Мазуренку. — Повар у нас никудышный. Вон в той палатке… солдаты экстра-класса… утром прибыли. За неимением юбок щеголяют пока в штанах. Срочно подыщите повариху и езжайте с Бондаревичем в тылы. Получите продукты, шанцевый инструмент, ну и узнайте заодно о юбках и… Что там еще входит в атрибуты женской экипировки? Я в этом ни бельмеса. Все. Идите. Знакомиться будем потом.
«Повезло, як грешнику в пекле, — сокрушался Мазуренко, направляясь к палатке девушек. — Еще бабские рейтузы та лифчики в руках не держал. А, грэць бы тебя побрал с такой долей…»
Подойдя к палатке, услышал дружный девичий смех. Потом, от порога:
— Товарищ лейтенант, а нам говорили — любовь карается гауптвахтой.
— Карать буду я.
— Девочки, вывод — поближе к руке карающей.
— Вот именно. Кто там топчется? Входи.
Терпковато и духмяно пахнуло не то свежим сеном, не то душистым мылом. Слюдяные окошки пропускали мало света. Мазуренко сперва заметил головы в разноцветных кудрях под пилотками, потом, освоившись с темнотой, увидел на себе пар двадцать живых, любопытных глаз. Лейтенанта не заметил. Растерянно кашлянул, натянуто улыбнулся, подумал: «Мамочка риднэсенька, як з ими и розмову починать?»
— От так, значить… Добрый день, красавицы! А зараз мы найдем повара. Уси чулы? — передохнул и, окончательно освоившись, коснулся плеча девушки, сидящей на нарах ближе всех к нему, остриженной коротко, под мальчишку. — Ось ты, к примеру, товарищ рядовая, перловку варить можешь?
Девушка дернула плечами и отвернулась, обиженно поджав губы.
— А хто ж может? Живей, мне с вами некогда лясы точить.
И тут всех будто прорвало:
— Товарищ старшина, вы у нас старшиной будете?
— А когда нам шинели выдадут?
— Обещали сапоги — подсунули ботинки. И чулки какие-то синие… Ужас!
— Вместо махорки сахар положен. Нам ни сахару, ни махорки.
— Тихо! Шо вы тут, як на барахолке? С чулками и махоркою апосля разберемся. Хто з вас спец борщ варить? Га?
— Я могу. Рядовой Метелкина. — Вынырнула откуда-то и встала перед Мазуренкой невысокая плотная женщина лет тридцати. Туго перетянутая гимнастерка на ней, широченная в плечах, свисала чуть ли не до колен. «Боже ж мий, — ужаснулся Мазуренко, — якое чучело зробили з такой гарной молодицы…»
— Я могу, — спокойно повторила Метелкина, поигрывая в улыбке ямочками на щеках. — До войны стряпала в ресторане.
— Не, — категорично сказал Мазуренко, отводя взгляд от ямочек на щеках, — ресторан не подойдет.
— А еще раньше — в заводской столовой. В обычной столовой.
— О! Оце подойдет. Пошли.
Кто-то выскочил из палатки вслед за ними.
— Старшина, одну минутку. Рад познакомиться, лейтенант Тюрин. Метелкина, вы идите, идите…
«Красивый хлопец лейтенант!..»
— Значит, с места в карьер? Или, как еще говорят, с корабля на бал?
— Та от так. Зараз еду в тылы.
— До этого в пехоте ноги бил?
— В ней.
Тюрин весело засмеялся, хлопнул Мазуренку по плечу, чем, видимо, пытался засвидетельствовать, что в свое время тоже имел прямое отношение к пехоте, и добавил, неожиданно оборвав смех:
— Между прочим, слушай, старшина, одно тебе дружеское замечание: с девушками надо поделикатней. Знаешь, все-таки пол — слабый, а половина человечества — прекрасная, нельзя их по-медвежьи в плечо, и «тыкать» не следует. Я это, между прочим, не в обиду.
— Добре. Мне, между прочим, некогда.
На кухне — единственная пока землянка на позиции — его встретил лысый, шепелявый дядька в засаленном, когда-то, видимо, белом халате. Осторожненько приглядываясь к Мазуренке, он цокающим олонецким говорком стал ругать кого-то за напрасный поклеп на него: «А я — цо? Я — ни цо. Я целовек цистый, а наболтать мозно всяко!» Метелкина, поначалу с интересом слушавшая его, вдруг презрительно свела брови (а очи, якие очи у этой стряпухи з ресторана, аж дух забивает, грэць бы ее побрал) и решительно шагнула в бревенчатую боковушку, где было свалено, как попало, какое-то тряпье, вымытая и грязная посуда, кули, пакетики, мешочки:
