Ничего не придумав, Зуб решил, что время подскажет выход.
Дверь приоткрылась — робко, на узкую щелочку. Зуб с удовольствием замахнулся ботинком.
— Это я, — испуганно пискнул Мишка Ковалев. Зуб опустил ботинок.
— Чего тебе?
— Просто так.
— Ну, заходи.
Мишка зашел и нерешительно сел на одну из трех свободных кроватей. Сидел и молчал. И Зуб молчал. И обоим, как это иногда случается, не было неловко от того, что они молчат.
Из привычного гула голосов выделился голос Саньки Крутько:
— Гады! — орал он на весь коридор. — Кто в чемодан лазил? Сало свистнули, гады!
— Куркуль, — усмехнулся Мишка. — Так ему и надо, куркулю.
— Дежурный! — вопил Крутько. — Кто тут оставался, говори!
— Зуб оставался, — ответили ему. — Иди, спроси, может, он взял.
В коридоре засмеялись: дескать, иди, спроси, он тебе ответит.
— И спрошу! — хорохорился Санька. — Испугаюсь, что ли?
Зуб занес над головой ботинок и стал ждать. Мишка тоже не сводил глаз с двери. Но она так и не открылась.
— Боится, жлоб, — презрительно сказал Мишка. — Эх, дать бы ему по кумполу!
— Дай, я разрешаю, — сказал Зуб. Мишка вздохнул:
— Он меня побьет. А то бы я дал.
— Ну и что ж, что побьет? Не в этом же дело.
— А в чем?
— В чем, в чем… В том, что ты решил дать ему по кумполу.
Ковалев с минуту молчал, глядя в пол. Потом решительно встал и направился к двери.
— Ты куда?
— Крутько бить, — воинственно заявил Мишка.
— Сядь, балда! — усмехнулся Зуб. — Все равно ты ему ничего не докажешь.
Мишка помедлил и нехотя вернулся на место. Зуб глянул на его плотно сжатые губы, нахмуренные брови и улыбнулся. Если бы кто-то другой собрался бить Саньку, то ничего смешного не было бы. А то — Ковалев, которого самого вечно шпыняют.
— Ты, Мишка, невольник чести, — повторил Зуб слова Степана Ильича. — Кумекать надо.
— Почему это я невольник чести? — не понял тот.
— Я и говорю: кумекать надо.
— Ну почему, почему?
— Потому что честь есть, а ума еще нету.
Они замолчали. Мишка, должно, раздумывал, почему это Зуб о чести заговорил, что его слова означают.
С улицы крикнули, что каменщикам можно идти на ужин — столы готовы. Голоса в коридоре сразу пошли на убыль.
— Зуб! — послышалось за дверью. — Айда рубать, хватит тоску разводить!
Голоса вовсе стихли. Зуб рывком поднялся с кровати, нашел ботинок и стал обуваться. Мишка сосредоточенно наблюдал за ним, потом тихо, но решительно сказал:
— Я с тобой на стройку пойду.
— Чего?! — разогнулся Зуб. — Куда пойдешь?
— У Ермилова вместе будем работать.
— Чудак ты, Мишка. — У Зуба потеплели глаза. — Кто ж тебя отпустит?
— Меня как тебя выгонят. Я что-нибудь такое сделаю, и выгонят.
— Да ты хоть тресни, тебя не выгонят.
Зуб завязал шнурки и поднялся.
— Почему это не выгонят?
— Смирный ты, вот почему. Ручной. Таких разве выгоняют?
— Я ручной?!
У Мишки нехорошо блеснули глаза, он как-то враз переменился. Зуб и рта не успел открыть, как Ковалев вскочил с кровати, на которой сидел, и довольно чувствительно ударил его кулаком в грудь.
— Ого!
— Я ручной?!
Мишка бешено заколотил кулаками.
— Ручной, да? Смирный?..
С грохотом повалилась тумбочка. Зуб еле успевал уворачиваться и хохотал. Потом сгреб Мишку в охапку и бросил на кровать.
— Ну, ты даешь! — восхищенно сказал он, ощупывая скулу, по которой пришелся хороший удар. — Ты случайно не того?
Мишка, видать, и сам не мог опомниться от этой вспышки ярости. Откуда что и взялось. Да еще кого бил — Зуба! Он тяжело дышал и виновато улыбался. А глаза все еще задиристо светились.
— Нет, Мишка, с тобой лучше не связываться, — сказал Зуб, поднимая тумбочку. — Ты опасный, психический.
Он-то, хорошо знал, как приятно Мишке слышать такое. Ковалев совсем не умел драться и даже не пытался это делать, когда требовалось. Чтоб меньше досталось. Его любой мог обидеть. И вдруг — с тобой лучше не связываться. Это не кто-нибудь, а Зуб говорит.
— Ладно, пошли на ужин, — сдерживая горделивую улыбку, сказал Мишка и первый вышел из комнаты.
В Ковалеве что-то поразительно быстро менялось. Зуб видел, что это не вчерашний трусливый пацанчик, который чуть что, начинает виновато шмыгать носом, словно у него хронический насморк. Это даже не тот Ковалев, который сегодня утром стоял перед педсоветом и умирал от страха. Почему раньше Зуб не замечал, что Мишка — мировой парень?
