Камиль выхлебал до дна овсяную похлебку, а пельмени есть не стал:
— Не обижася, Егорашка, не можу свинину есть. Хоть и не чту особенно Коран, а душа не примаит, не обижася, кунак…
— Чего обижаться? Нам больше достанется! — рассмеялся Егор.
«Душа! — подумала Валентина. — Где она у тебя, нехристя, душа-то? Пельмени не ест, а водку хлещет, её, поди-ка, душа его принимает!»
Камиль, и правда, залпом выпил полный стакан самогона, который выставила на стол Валентина, крякнул, понюхал кусочек хлеба. Егор тоже выпил самогон, при этом шевельнул бровями, свел их к переносице, и Валентина поняла: уйдет гость, и ей достанется на орехи: муж догадался, что самогон отлит из реквизированной четверти, той самой, что вчера привез из села и оставил до утра в квартире, решив сдать зелье утром в отделение милиции. А там дело короткое — выльют на помойку или, если особенно крепок, сдадут в больницу. Валентина, когда Егор лег спать, плеснула немного самогона в глиняную кринку, а в четверть, чтобы муж не заметил, долила воды: что уж, в самом деле — у хлеба да не без крох.
— Егорушка, это я давеча от Матвеича принесла, — поспешила успокоить мужа Валентина. — Не подумай чего. Я к ним с Васильком ходила, просила Мироновну посмотреть, чегой-то мальчонка прихворнул, а Матвеич и баит: снеси Егору шкалик, пусть с устатку примет.
Егор выслушал молча, и Валентина поняла: не поверил — Мироновна никогда не гнала хмельное зелье.
— Камиль, а Камиль… Это как же тебя по нашему величать? — страх перед мужниным гневом был велик, гораздо сильнее опаски перед «нехристем», и Валентина теперь желала, чтобы подольше у них погостил Камиль-татарин. — Комка? Селиванов-то сына свово Коминтерном назвал, Комкой, чудной мужик, право, — улыбнулась она мужу.
— Га! — показал белые зубы татарин. — Как хошь зови, мне серапна. Можа и Комка, только я — Камиль. А давай, Егорашка, споем твою песню, больно она якши… — и запел: — «Скакал казак через долину, через Манчжурские поля. Скакал он, всадник одинокий, блестит колечко на руке…»
Ермолаев подхватил:
— «Кольцо казачка подарила, когда казак пошел в поход. Она дарила, говорила, твоя я буду через год…» — Ермолаев песню вел тенорком вслед за Камилем, махнул рукой и Валентине, мол, подхватывай.
Валентина присела рядом с мужем на лавку, положила ему голову на плечо, начала вторить жалобно, вытирая уголком платка глаза: песня всегда трогала её душу. Но сейчас она втихомолку и радовалась: если Егор запел, то песня смягчит его, не будет ругаться за отлитый самогон.
— «Вот год прошел, казак стрелою в село родное прискакал. Завидел хату под горою, забилось сердце казака…» — выводило задушевно трио.
Павлушка проснулась и слушала, затаившись, знакомую песню. Папа рассказывал, что эту песню тоже пели порт-артурцы. Она грустная такая: не дождалась казачка казака, другому сердце отдала.
Девочка слушала-слушала рокочущий бас Камиля, который смешно перевирал слова, и незаметно заснула опять. И приснилось ей, будто в их дом пришли и Анна Кухарская, как всегда, затянутая в кожанку, и дядя Семен Белозёров, и бывший партизан Петров, и командир партизанского отряда, в котором воевал Ермолаев — Вячеслав Злобин. Всех она знала, всех любила, особенно Петрова, который часто катал её на плече по двору отделения милиции… А папа и мама сидели дружно рядышком, и лица у них были весёлые и счастливые.
Ночью Валентина, рассказав дневные новости, прижимаясь привычно к мужу, спросила:
— И как вы с ним дружите, с нехристем-то? Басурман ведь!
— Да ну тебя, — пробурчал Егор. — Подумаешь, я — хрещёный, он — мусульманин, Бог-то нас — меня и его — всё одно к себе приберет, как срок подойдёт. Там все мы равны будем, в земле-то.
— А как же у них, есть ли рай либо ад? В раю-то, сказывают, хорошо, — мечтательно вздохнула Валентина, — музыка приятная играет из граммофонов, цветочки растут и травка зелёненькая-зелёненькая, а они-то, мусульманы, поди, в ад попадают за то, что Христу не молятся, прямо поди-ка в геенну огненну, а, Егорушка?
— Выдумываешь ты всё, — засмеялся Егор. — Нет ни рая, ни ада, это всё поповские штучки, а если и есть, всё одно равны будем: все голые! — и ущипнул жену за бок.
