В Тавде тоже были свои «стахановцы», и в декабре 1935 года в городской газете появилась маленькая заметочка об ударной работе одной из бригад пилорамщиков седьмого лесозавода. Написана та заметочка была Павлой Ермолаевой, имя для читателей — новое, наверное, мало кто и внимание на подпись обратил. Да и сама Павла не знала ещё, что сделала первый шаг по новой дороге.
— И все ты хвастаешь, Макся! — сказал старик Евсиков, один из возчиков пожарных подвод, маленький, сухонький, бойкий и очень поперешный. Ничего просто так на веру Евсиков не принимал, во всем сомневался, и всегда говорил против-поперёк. — Ишшо удумал, чтоб тебе было шешнадцать, а ты больше всех мужиков на тачке возил! Врешь поди-ка!
Мужики сидели в курилке, болтали о том-сём, своем мужицком. И новенький, Максим Дружников, который устроился в пожарное депо месяц назад, рассказал, как еще мальцом работал в Надеждинске, подвозил уголь к металлургическому заводу от углежогных ям, где главным углежогом был его отец. И столько наваливал угля на тачку, что ни один мужик сдвинуть её с места не мог.
— Ой, врешь ты, Дружников, — не унимался дед, дымя самокруткой «козьей ножкой», а свое презрение к вралю он выразил смачным плевком под ноги.
Максим пружинисто вскочил на ноги, горячий, видно, мужик, тоже сплюнул яро под ноги:
— Ах, ты, мать-перемать, едрёна вошь, не веришь? А спорим, что я тебя, мозгляка, на ладонь посажу и вокруг двора пронесу? Хошь?
Дед Евсиков недоверчиво вздёрнул бороденку, отмахнул лихо впереди себя, где «стыд» спрятан, дескать, а этого не видал? И заявил:
— Вона! Надсадишься!
— Дед, спорь давай, — загалдели заинтересованно пожарные, дюжие молодцы — всем хотелось узнать, каков новичок: в самом деле удалец или брехун из подворотни.
Дед с Максимом хлопнули по рукам, разнял их Ефим Чайка, так сказать, скрепил договор, и Евсиков ехидно подначил:
— Ну, готовь, Макся, угощение, хвастун, тудыт тя… в корень!
— Ну-ну, — усмехнулся Дружников, и все вывалили во двор пожарки.
Максим присел, выставил правую руку ладонью вперед, локтем уперся в бок:
— Садись!
Дед уселся на ладонь, поёрзал для удобства, привалился спиной к груди Дружникова и приготовился высмеять хвастуна, но Максим стал медленно подниматься, и дед почувствовал, как его ноги отрываются от земли. Дед выпучил глаза от неожиданности, а Дружников выпрямился, выровнялся и пошел медленно по кругу столпившихся мужиков. Те замолкли удивлённо, молчал, до крайности удивлённый, и сам дед. Так в полной тишине Максим вернулся на своё место, опустил руку, и дед соскользнул на землю. И тут же грохнул восхищённый хохот.
— Ну, Дружников, удивил!
— Эй, дед, гони за водкой: литр за тобой!
— Ну, это… не сейчас же, — забормотал жадноватый Евсиков. — Ужо после дежурства, что ли. А вот спорим, тебе, Макся, Мишку не одолеть! — завёлся снова дед.
Мишка — всеобщий любимец-медвежонок. Его кто-то из охотников нашёл в лесу, видимо, потерялся от матери либо осиротел. Был он, казалось, маленький, однако сильный и не всякий мужик мог его одолеть. Бороться Мишка любил и победы одерживал мастерски. И предлагал Максиму дед побороться с медвежонком отчасти из вредности характера, отчасти потому, что, увлечённые зрелищем, забудут мужики про дедов проигрыш. Но мужики отлично знали старого скареду, потому воспротивились:
— Не-е, старый, гони сейчас, потом, небось, улизнешь! — Чайка подступил к Евсикову вплотную. — Знаем тебя, куркуля. А насчёт Мишки потом поспоришь.
Из открытого окна коммутаторной станции пожарной части — стоял теплый август — выглянули телефонистки: чего это мужики так развеселились? Их увидел Чайка и закричал:
— Эй, Пань, ну и здоров у тебя мужик! — он подошел к окну и по-свойски стал рассказывать Павле Ермолаевой, как Максим выспорил у деда Евсикова литр водки. — Так что не жди нас рано, да и Марии моей скажи, что я, мол, припозднюсь. Эй, Маш, слышишь ли? — громыхнул он вглубь операторской, где у коммутатора в наушниках сидела его жена.
Максим и Павла до переезда в Тавду жили на Четырнадцатом участке у родителей Максима — Егора Артемьевича и Елизаветы Игнатьевны. С ними жил и младший сын Миша. Другие — Григорий, Василий — семейные и давно отделились. Оба — здоровяки и балагуры, Когда Максим привез из Шабалино в родительский дом новую жену, братья заявились поздравить его, заодно и разглядеть внимательно ту, которая смогла так скрутить их шебутного Максю, мужика-живчика. Они глядели на смущённую Павлу весело и благожелательно: женщина им понравилась. Худа, конечно, однако были бы кости, а мясо нарастёт.
