«Верочка прожила у нас до февраля следующего года и кормить Серегу-второго не бросила. Так и кормила чужого Серегу и Люську свою — молочных близнецов. Приходила пора отнимать их от груди. Детишки росли здоровые.
Но на них надвигалась Жанна с родителями и судопроизводством — мать есть мать, и у нее права. Они не торопили. История вышла такая постыдная, что лучше было подождать, когда все малость утихнет. Жанна звонила раз в месяц и приходила».
Первый раз Зотов ей сказал:
— Вот что, девушка… если я узнаю, что ты как-нибудь обидела Верочку, я пол-Москвы подниму. Вашим родителям это боком выйдет… С этим условием пущу в дом.
Она ответила спокойненько:
— Я ее ни в чем не обвиняю. Пусть живут с Сашей, если им нужно. Вы наивный человек.
Зотов на слово быстрый, но что ответить — не нашелся. «Не обвиняю!» Нынче, у кого бюст, у того вины нет. Он бы нашелся что ответить, но отвечать было некому.
— Ты Саньку-то хоть любила? — спросил он.
— Теперь это не имеет значения.
Верно. Но и раньше не имело.
— А сына?
— Не знаю. Пытаюсь, — она пожала плечами. — Помню, было больно, когда рожала. Теперь смотрю — он маленького размера.
— «Не знаю»! — заорал Зотов. — Он твою сиську губами не брал — потому и не знаешь!
Она пожала плечами и посмотрела на ручные часики — золотой краб.
Надо будет Верочке такие купить.
Каждый раз, когда Жанна посещала Зотовых, все происходило одинаково.
Она подходила к кроватке. Вера уносила дочку, и Жанна разглядывала сына. Он смотрел на нее, она — на него. Потом она смотрела на часики — золотой краб, поправляла прическу и уходила. Это не была раздирающая душу встреча матери с отторгнутым у нее сыном, вроде как из «Анны Карениной», это было алиби для суда. Как у жильца, что полгода не живет в месте прописки и опасается, что его выпрут.
Потом внизу гудела машина со свидетелями. Потом они возвращались ровно через месяц.
Зотов такого еще не видел.
Серега-второй рос хороший, теплый, цеплялся за Верочку, как мартышонок, а Зотову лез руками в пасть и дышал в нос. Не то беда, что его от Зотовых заберут, а то беда, что он к этим попадет.
Дед пришел под руку с бабушкой и сказал:
— Пора это дело решать.
А бабушка сказала:
— Мать она, конечно, мать, но и мы родня… Санька, а правду твоя Жанна сказала, что ты с Верочкой живешь?
— Неправда, — сказал Санька.
А дальше дело пошло колесом.
«На другой день я сидел у стола и что-то читал. Не помню.
Санька пришел с улицы и хотел в пальто войти к Верочке. Но я не велел ему. Он кинул пальто и шапку на стул, постучался и вошел к ней. Было слышно, как он сел на скрипнувший диван и сказал:
— В тебя мой отец влюбился.
Она помолчала и ответила:
— Я думала — ты.
— Нет… А ты в меня?
— Нет, — быстро ответила она. — Не сомневайся.
Опять молчат. У меня душа в пятки ушла. Неужели Генка?
— А ты как? — спросил он.
— Мне все равно, — сказала она. — Как он хочет.
Пора вмешиваться или нет?
Правнук вышел и стал одеваться.
— Чествовать — это необязательно, Саня, — сказал я.
— Некогда. Я по делу, — ответил он и выкатился.
Все головастики, Санька, Жанна, Генка, Вера — все головастики чертовы».
Зотов заглянул к ней. Она сидела на стуле, положив руки на колени.
— Вот что, дочка, не дури, — сказал он. — Никому ты ничем не обязана. Это мы тебе обязаны. Делай, как тебе лучше.
Она кивнула, не поднимая глаз.
«— Генка добрый малый, но балбес, — сказал я. — Сто раз подумай.
— Он странный, — сказала она. Вот это уже интересно.
— И насчет жилья ты в голове не держи. Это я беру на себя. Решай свободно.
Она опять кивнула.
Более идиотского разговора, чем тот, который случился потом, я не слышал в своей жизни.
Генка явился веселенький и с глупой улыбкой прошелся по комнате.
— Дед… скажи мне…
— Я знаю, — говорю.
— А как ты думаешь, она — мягкая?… Не физически, конечно… — сказал он. — А в другом смысле… В смысле человеческом…
За дураками за море не ездить, своих полно.
— Она вроде нашей бабушки, — сказал я. — Только обманутая. Ну иди. Иди к ней.
— Прямо сейчас?»
— Запомни, — сказал Зотов, — она в нашей семье саженец. За ней нужен уход.
— Это сколько угодно.
Он вошел к ней и оставил дверь открытой. Болван. Надо было постучать. Он пригладил волосы. В Танином незабываемом трюмо было видно, как она выпрямилась от кроватки и застегнула пуговицу у горла.
