— Артист? — рассеянно спросила Люся и, обернувшись через плечо, нетерпеливо глянула в сторону забитого людьми прохода.
— Артист, — значительно произнес комендант. — В хоре.
Люся шарила глазами по освещенному, полному движения залу и уже не слушала коменданта. А он с удовольствием пояснял:
— Теперь-то воюет. Как все. И в госпитале свое отлежал.
Она больше не скрывала своего беспокойства, встала.
Геннадий не выдержал:
— Ты кого ждешь?
— Места же есть, — недовольно повела плечами Люся. — Наших смотрю.
Когда прозвенел второй звонок, Антон сам нашел их, но сесть не успел: его окликнула Ванда Ляхова, крупная, грубо сбитая, но для своей комплекции удивительно подвижная девица. Она легко растолкала оставшихся без мест, забивших проход студентов, остановилась у края их ряда.
— Ты это что же, Смолин, на учет не встаешь?
Тот, видно, не понял, и она повторила рассерженно:
— На учет не встаешь, а взносы платишь.
И переметнулась на Люсю:
— Почему принимаешь?
И снова прикрикнула на Антона:
— Где комсомольский билет? Потерял? Так и скажи. Напиши заявление. А мудрить нечего.
— Перестаньте кричать, — попросил Антон сдержанно. — В райкоме все известно.
— А мне неизвестно, — отрезала Ванда.
— Хорошо. Я зайду в комитет объясниться. После спектакля...
В зале стоял шум, но сидевшие рядом прислушивались и с любопытством оглядывались. Разволновавшаяся Люся стояла теперь рядом с Вандой, теребила ее за рукав и умоляюще уговаривала:
— Не надо здесь. Я ведь тебе все рассказывала...
Ванда, не слушая, отстранила ее мощным, распирающим рукав локтем, сказала угрожающе:
— Не посмотрим, что фронтовик. Комсомольская дисциплина для всех одна.
Антон резко рванулся, подтолкнул Ванду, ухватил ее за обмякшую сразу, безвольно повисшую руку, решительно повел к выходу.
— Куда? — не поняла она.
— В райком... в горком... Куда угодно!
Она было остановилась, обрела прежнюю свою уверенность, вскинула голову, милостиво разрешила:
— Можешь после спектакля. Буду в комитете.
— Ну, нет! — оборвал Антон и пошел из зала.
Ванда раздраженно пошла за ним. Обернулась, крикнула Люсе:
— Место сохрани. Заступница!
Она вернулась в антракте, одна, шумно пробралась между рядами, втиснулась в кресло, перевела дыхание.
— Ходили в райком? — всмотрелась в ее разгневанное лицо Люся.
— Такие дела собрание решает, — отрезала Ванда.
И по ее тону, по красным, припухшим пятнам на больших рыхлых щеках, по тому, как беспокойно и бессмысленно двигались ее тяжелые руки, то одергивая, ощипывая платье, то укладываясь на коленях, Геннадий предположил, каким резким, даже, может быть, оскорбительным получился у нее разговор с Антоном.
Прежде тихая, замкнутая, стеснявшаяся своей нелепой внешности, Ванда, как только избрали ее комсомольским секретарем, стала криклива, шумна, недобро-напориста. Она вечно кого-то за что-то отчитывала, или поучала, или подозревала и буквально охотилась за «персональными делами», выискивала их, видела порок в самых безобидных товарищеских отношениях.
Красивых девчат она считала пустышками, а к мужчинам испытывала какое-то особое мстительное чувство. По-видимому, за их равнодушие, за отсутствие всякого к ней интереса. И, как ни старалась, не умела этого скрыть. Студенты, не замечавшие ее поначалу, теперь откровенно недолюбливали и с нетерпением ждали перевыборов, желая положить конец ее бурной, граничащей с деспотизмом деятельности.
У Геннадия тоже было столкновение с Вандой по какому-то пустячному поводу. И поэтому сейчас, не зная причины инцидента, он заранее был на стороне Смолина. Однако заступничество Люси его обеспокоило.
Люся торопливо и возбужденно что-то объясняла, доказывала Ванде, но та сидела не глядя на нее и, казалось, не слушая. Началось действие, а Люся, понизив голос, все шептала ей в ухо, пока наконец не обернулись сидящие впереди.
Словоохотливый Родион Ильич, явно симпатизировавший Антону, потерял всякий интерес к спектаклю и до конца действия подавленно молчал.
На другой день в зале консерватории шло общее комсомольское собрание. Объявление о нем висело уже давно, однако собрание несколько раз откладывалось, как говорили злые языки, за неимением очередного персонального дела. А тут вдруг появился повод — студентов снова посылали в колхоз «на картошку».
