Встретили каменщиков, как и других, по-деловому. Наскоро пожали им руки, дали работу. Разную, непривычную, так как кладка еще не велась. Густо, как солдат в казармы, расселили в четырех «резервных» комнатах этого самого барака. И все-таки на всех места не хватило. Пятеро новичков топтались в коридоре, сидели на стружках, опилках, еще не убранных строителями.
Григорий постоял возле них, поговорил, покурил с ними, потом пошептался с Венькой и подвел новоселов к своей комнате:
— Устраивайтесь...
Он открыл только что навешенную дверь и нос к носу столкнулся с улыбающимся Петром. Увидев за спиной Григория кампанию вновь прибывших парней с котомками и чемоданами, Петр перестал улыбаться. Зло, грубо спросил:
— Куда это? На готовенькое?..
Парни попятились, а Петр тоном победителя прокричал им вдогонку:
— Ишь, понаехали!.. А где спервоначалу-то были? Голубчики...
Григорий закрыл дверь, шатнул к Петру, взял за грудки и, ни слова не говоря, тряхнул его. Потом молча собрал вещи всех четырех и отнес обратно в палатку.
Когда Петр полез вечером на нары, Григорий, не говоря ни слова, поднялся, перешел к Веньке и Абдулле, и они стали спать втроем на одних, нарах.
1930 год, март.
Закончено строительство железнодорожной ветки Карталы — Магнитогорск. В степь, где год назад паслись табуны диких лошадей, приходит первый поезд. Собственно, это уже не степь, а гигантская строительная площадка. Первый поезд встречают не только строители. На лошадях, на волах, на верблюдах приезжают посмотреть на невиданное, зрелище жители далеких башкирских аулов и казачьих станиц. Многие видят паровоз впервые и шарахаются от его пронзительного гудка. С этой минуты, не переставая, стучат по новым рельсам колеса, идут на стройку поезда, груженные лесом, конструкциями, оборудованием. С этой минуты ленивей и раздражительней становятся Петр Спасский. Ребята замечают, каким лихорадочным взглядом смотрит он иногда на убегающий из Магнитки стальной путь, с какой завистью провожает глазами порожняк.
1930 год, май.
Снова приходит весна и на этот раз застает Григория, Веньку, Абдуллу и Петра в теплой, сухой комнатушке обжитого уже барака. Все они по-прежнему много работают. Григорий по-прежнему пишет Марийке длинные письма и прикидывает в уме, когда наконец можно будет съездить на родину. Всего на три дня. За ней, за Марийкой. Венька просвещает Абдуллу в области металлургии, а Петр откровенно ненавидит неустроенную барачную жизнь, черновую работу, фанатиков строителей. Если бы не было стыдно перед Григорием, он давно бы уехал. Ушел бы пешком по бездорожью, когда еще ее ходили поезда, когда первая железнодорожная станция была еще в 145 километрах отсюда.
Он возвращается с работы усталый, раскисший, злой, жалуется на несправедливость мастера, на твердый грунт (лопату сломаешь!), на то, что по утрам заморозки, а днем жара, что он сдохнет от цинги, потому что нет здесь ни фруктов, ни овощей.
Венька хватает кепку и уходит из дому. Петр продолжает ныть, и Григорий не выдерживает. Распахивает настежь окно, подталкивает упирающегося Петра и кричит:
— Хлюпик! Слюнтяй! Смотри, паразит, что делается!
За окном — стройка. Зияют гигантские котлованы, поднимаются к небу остовы будущих цехов, растут корпуса первых двух домен. Снуют машины, подводы, трудятся десятки тысяч людей.
Петр отстраняется, осторожно, неумело оправдывается:
— Я ведь с Украины. Тоскую здесь. Не могу...
— А я, по-твоему, откуда? — взрывается Григорий. — Здесь родился? Я, думаешь, не тоскую? Яблоневые сады по ночам снятся. За кринку парного молока, кажется, душу б отдал... Только — ни черта! Пусть яблоневые сады зде́сь цветут!
Петр отступает в угол, смотрит оттуда злыми холодными глазами и говорит упрямо, ненавидяще:
— Сказки! Такой собачьей житухе конца-краю не будет.
Григорий, как и Венька, тоже хватается за кепку, но у порога резко поворачивается:
— Уезжай! Проваливай!.. Чтоб духу твоего здесь больше не было. Увижу еще — за себя не ручаюсь...
И Петр уходит. Садится вечером на товарняк и воровски удирает.
Григорий, Венька и Абдулла сжигают оставшиеся от Петра сентиментальные открыточки, розовый шарф и галоши, начисто выметают пол и остаются втроем — три пария, сыновья разных народов одной великой страны. До кровавых мозолей стирают они себе ладони на рытье котлованов и траншей. Обливаются по́том в жару, когда рыжей, словно Венькины волосы, становится выжженная солнцем степь, когда трещинами покрывается земля и до узкого ручья пересыхает Урал. Промерзают до костей, когда мечется по степи и стонет снежный буран, когда рушатся от бешеного ветра строительные леса, а термометр показывает сорок градусов. Но они счастливы, эти романтики-землекопы. Потому что умеют не только мечтать, — умеют здорово драться за свои мечты и — выходить победителями.
