Вот и сейчас Сергей в белоснежной рубашке. Подбородок подпирает хорошо накрахмаленный воротничок. Платок, которым он вытер лоб, свеж, возможно, даже надушен. Заливная рыба была приготовлена превосходно... Маринованные грибки... Все это, безусловно, очень приятно. Но что еще?.. Что?.. Он, Дубов, просто не знает всего... Ведь что-то, что-то их связывает!.. Ах, да!.. И Дубов опустил седую голову.
Дочка... Танюша...
Но двенадцатилетняя Танюша уже сейчас очень похожа на Феню. Это тоже не понравилось Дубову. Криклива, завистлива, подозрительна. Устроила Сергею скандал за то, что тот не одобрил Фенину мысль: купить девочке к дню рождения уже присмотренные в магазине позолоченные часики.
— У Гали Фроловой есть! — кричала она. И Феня вызывающе подтверждала:
— Да, есть!
— У всех есть! — канючила Танюша.
— У всех... — угрожающе повторяла Феня.
Феня сама занималась воспитанием Танюши и воспринимала любое вмешательство Сергея как посягательство на ее материнские права. А так как она не работала, то, естественно, была с дочерью больше времени, влияла на нее, передавала свой характер, привычки, наклонности.
И кончился вечер неприятно. Роговы стали собираться домой.
Дубов захотел проводить их, Сергей тоже присоединился.
Он подал Вере пальто и тотчас услышал дрожащий голос:
— На минутку... пойди сюда...
Он ушел следом за Феней в комнату. Вернулся нескоро, с жалкой виноватой улыбкой. Развел руками и смущенно пояснил:
— Феня... помочь просит... Вы уж меня... извините...
— Ничего, ничего... не провожайте, — спохватилась Вера. — Мы быстро доберемся. Еще трамваи ходят...
А Аркадий посмотрел на Сергея с грустью и сожалением.
— Ладно... доброй ночи.
...Сергей не спит. Снова зажигает спичку, снова прикуривает. О чем он думает?..
Дубов лежит не шевелясь, смотрит на лунный свет, смутно сочащийся сквозь папиросную бумагу окон.
Так прошел вечер... А что было днем? Босоногая светлая девушка на потрескавшемся запыленном холсте... Неоконченная картина.
Неоконченная картина, как несбывшаяся мечта. Светлая... Сережкина...
Дубову становится душно. Он расстегивает ворот рубашки, садится на постели. А Сергей молчит. Молчит и курит. Почему он молчит?
...В первый день искал акварель. Ту, что у директора. Сказать ему? Поговорить с Феней?.. Показывал другую картину. Портрет. Тоже неоконченный... Дубов видел потом на заводе этого начальника смены Федора Петровича Батова. Он такой, как на портрете Сергея. Впрочем, нет, не такой, Сергей сам говорил, будто чего-то не хватает, не получается. Чего же?
Дубов вспоминает добрые, внимательные глаза, умный, лоб... Приветливое, открытое лицо... А еще?..
Федор Петрович заходил при нем в кабинет к директору. Защищал парня, которого за брак собирались уволить с завода. Доказывал, что технология этой операции устарела, что ее пора пересматривать. Возмущаясь, говорил:
— Парень зарабатывает гроши, вот и гонит количество, вот и выходит брак. А работник он стоящий. Помочь надо...
Директор стоял на своем: «Бракодел»... А Батов — на своем. И была в его лице кроме доброты и честности неодолимая твердость. Решительность... Вот! Вот чего не хватает в портрете!..
Дубов порывается к Сергею, сбивчиво, взволнованно говорит:
— Решительности!.. Слышишь, Сережа? Решительности не хватает!
Сергей продолжает курить и отвечает леденяще спокойным голосом:
— Знаю. Не хватает...
От его голоса и от такого ответа Дубову становится страшно. Он догадывается: Сергей не понял его, ответил своим мыслям.
А мысли ему не дают спать, выходит, те же, что и Дубову.
— Сережа, — с отцовской нежностью говорит Дубов и слышит, как ломается и дрожит его собственный голос. — Сережа?..
Сергей молчит, и Дубов больше, чем слов, боится этого молчания.
— Что будет дальше?
Не своим, совершенно чужим голосом Сергей с трудом отвечает:
— То же самое. Я не могу поступить нечестно.
— А жить вот так, с нелюбимым, с чужим человеком... Всю жизнь... честно?
Дубов подходит к Сергею, словно хочет в темноте увидеть его лицо.
— Скажи, честно?..
Он трясет Сергея за плечи и отпускает внезапно, будто чего-то испугавшись. Лоб покрывает испарина.
