Если Дубов встречал в Москве приехавших с Урала и знавших Сергея, он подробно, с пристрастием расспрашивал о нем. Общие знакомые говорили обычно, что Сергей живет хорошо, Феня здорова, дочь Татьянка учится во втором... третьем... наконец в четвертом классе... Еще говорили, что Сергей — третий год член горкома партии.
Дубов отмечал про себя: «Молодец! — и снова гордился: — Знал, кого рекомендовать в партию!»
...Шустрая проводница приоткрыла дверь, просунула в купе лукавое личико и предупредила:
— Через десять минут — ваша станция. Не забудьте...
Дубов поблагодарил, шутливо посожалел, что не может быть попутчиком лукавой проводницы до самого Владивостока, и стал собираться.
Было одиннадцать, когда он ступил на тот самый перрон, где в далекую смутную студеную ночь провожали его Сергей и Феня.
Постоял, подумал, что в такой поздний час, пожалуй, неудобно вваливаться в чужой дом без предупреждения... Но что значит «неудобно» и всякие там условности, когда речь идет о дорогих сердцу людях! Дубову не терпелось увидеть, обнять их, спросить: «Как?.. Как жили вы все эти годы?» Не терпелось посмотреть Сережке в глаза: какие они? ясные?
Он отыскал автомат, торопливо набрал номер телефона дежурного по горкому, узнал адрес Грохотова, взял такси и очень скоро оказался перед дверью его квартиры.
Открыл Сергей. Взглянул и сразу узнал Дубова. Без слов, крепко, по-мужски обнялись. И только потом поздоровались. Дубов с силой сжал руку Сергея. И так, не разжимая рук, не говоря ни слова, взволнованные и растерянные, они стояли в прихожей, не замечали, что раскрыта дверь и с лестницы тянет холодом.
Зашуршали, приближаясь, шаги, раздвинулась портьера, и из комнаты в прихожую вошла полная, грузная женщина. Она мельком кивнула Дубову, строго посмотрела на Сергея; громко хлопнув, закрыла дверь и снова ушла за портьеру. Дубов проводил ее внимательным и недоуменным взглядом. Сергей заметил этот взгляд и весело рассмеялся:
— Николай Трофимыч, не узнали?..
И, не переставая смеяться, он громко позвал:
— Феня!..
— Феня? — переспросил Дубов.
Он узнал... Он узнал ее сразу, но не поверил, что узнал. Она показалась ему другой. Не только изменившейся внешне, а именно — другой. Посторонней...
— Феня! Иди сюда!
Феня вернулась в прихожую.
— Узнаешь?
Нет, она не узнала. И только, когда гость представился, назвав себя по имени и фамилии, всплеснула руками:
— Неужели? Николай Трофимыч, что же вы стоите? Сергей! Проходите в комнату... Да ничего, не вытирайте ноги, завтра все равно ковры чистить.
Да, ему обрадовались. Обрадовались искренне, он почувствовал это. Феня усадила его на диван, затормошила, засыпала вопросами. В короткие паузы между вопросами и ответами восклицала восторженно:
— Подумать только! Николай Трофимыч приехал!..
Сергей сидел у стола напротив, курил папиросу за папиросой и жадно слушал. Он не смеялся, не вскрикивал, как Феня, от радости, не метался бесцельно по комнате... Он молчал.
А потом заговорил. Глухим от волнения голосом, неровным, непослушным.
— Я вас все эти годы... очень ждал.
Он смял недокуренную папиросу, взял другую.
— Очень...
— И я ждала! — весело перебила Феня. — Все думала, вдруг вернетесь в наш город, да еще с семьей... Вот интересно было бы посмотреть!..
Сергей опять замолчал, а Феня схватила Дубова за руку и потащила показывать квартиру. Она не переставая говорила. Рассказывала, как полгода втайне от Сергея надоедала директору завода — да-да, того самого завода, где Дубов был прежде начальником цеха, а потом директором, а Сережка — слесарем-сборщиком. Где работала Феня. Надоедала вежливо и настойчиво. Просила квартиру. Доказывала, что трех комнат для семьи художника из четырех человек недостаточно.
— Ему ведь, Сережке, полагается дополнительная площадь, — пояснила она — Как художнику, как творческому лицу.
Феня оглянулась на дверь гостиной, где остался Сергей, и тихо, заговорщически добавила:
— Я ему, Валентину Павловичу, теперешнему директору, в знак благодарности даже одну Сережкину акварель подарила. Маленькую такую, невидную: сосна на скале и небо. Больше ничего. Да и небо-то серое. Месяца три назад подарила. Сережка даже и не хватился.
