Антон сразу и не заметил ее — он сидел боком к этому креслу, а Люся утонула в нем с головой и стала видна, лишь когда поднялась.
Вопрос смутил его. И само появление девушки смутило тоже.
Он неопределенно проговорил:
— Да, так... Ушел, и все.
— У вас была трудная жизнь? — с готовностью к сочувствию спросила она снова и уже больше не села, а продолжала стоять, и это означало, что вопросы ее только начались.
Это смутило Антона еще больше, он покраснел, беспомощно оглянулся на начальника госпиталя. Тот молчал, но глаза его лукаво смеялись.
— Не стесняйтесь, молодой человек, — попытался разрядить обстановку Черняхов. — Люся Зотова — из комитета комсомола. Хотя... Хотя это к делу не относится, — несколько осуждающе повернулся он к девушке. — Не все ли равно, почему ушел?
Люся сразу села и совсем спряталась в кресле, только сбитые носки парусиновых полуботинок, едва достававшие до пола, выдавали ее присутствие.
— Аттестат у вас, конечно, есть? — между прочим, чтобы чем-то сгладить неловкость, спросил Черняхов.
— Был, — неопределенно сказал Антон.
— Почему «был»? — удивилась в кресле невидимая Антону Люся.
— На передовой свидетельства не спрашивают, — сухо ответил ей парень.
— Ну, и что? — не поняла она.
— Сейчас аттестат и не нужен, — успокаивающе улыбнулся Черняхов. — Будете писать заявление, тогда и приложите.
— Не смогу.
— Почему же? — насторожился заведующий кафедрой.
— Мой дом в Ленинграде, — нехотя пояснил Антон. — Неизвестно, уцелел или нет.
— Добудете потом — представите, — заволновался Черняхов. — В крайнем случае — дубликат запросим. Из школы. Когда будет возможность.
— Скажите, а какие у вас были планы?.. На будущее? Ну, после госпиталя? — опять встала с кресла Люся и, уже понимая, что всем надоела своими вопросами, спросила еще: — Что вы собирались делать?
— Работать где-нибудь, — ответил парень. И пояснил с сожалением: — Воевать-то теперь нельзя. Списан.
— Так мы с вами договорились, молодой человек? — желая подвести черту разговору, добро, подбадривающе улыбнулся Черняхов.
— К сожалению, нет, — деликатно и вместе с тем твердо возразил Антон, относя это сожаление не к себе, а к уговаривающим его людям, к тому, что вот не может он сделать то, что они просят, ради чего пришли, потратили время.
— Что же вас смущает еще? — спросила до сих пор молчавшая Вера Генриховна.
Антон медленно, раздумывая, посмотрел на нее, на заведующего кафедрой, покосился в сторону затихшей Люси.
— Видите ли... Я бы, наверное, не смог петь... за деньги. — Он как-то через силу вытянул из себя эти слова. — Мне кажется... одно сознание того, что это — заработок, убивает песню.
Это было неожиданно. Черняхов и Вера Генриховна переглянулись, Люся высунулась из кресла и изумленно раскрыла на Антона и без того большие глаза.
— Ну, знаешь, — не выдержал начальник госпиталя. — А ты еще и философ. Формула твоя применима и к другим видам работы?
Он старался перевести разговор в шутку.
— Применима, — не принял шутки Антон, — ко всему, что — искусство. Табурет можно сколотить и за деньги. — Он был серьезен. — Только... Это мое, очень личное мнение. — Он как бы извинился. — И относится лишь ко мне. Я не осуждаю других.
— Вы, безусловно, одаренный человек, — серьезно сказала Вера Генриховна. — Вам когда-нибудь говорили об этом?
— Говорили.
— Кто? Где?
Антон пожал плечами.
— Многие говорили.
— Советовали учиться?
— Советовали.
— И что же?
— Да, вот... Это же. — Он покосился на начальника госпиталя и произнес на улыбке: — Моя фи-ло-со-фи-я.
— И никто вас не сумел переубедить?
— Не успел никто. Война началась.
Он сказал это обыденно, просто, и все невольно замолчали виновато и уважительно. А Смолин удивился внезапно наступившему молчанию и, растерянно оглядываясь, стал подниматься со стула.
— Сиди! — махнул на него начальник госпиталя, и Вера Генриховна, заметив это, попробовала улыбнуться.
— Если вы не возражаете, — совсем просто, доверительно сказала она, — мы как-нибудь поговорим на эту... философскую тему. Она имеет свою историю. А пока подумайте. Но не слишком долго, — заметила она уже деловито. — Экзамены через месяц.
