— Представляешь, это полный дурдом был!
Странно, почему это я сказал «дурдом»! Про себя я явно произнес «допельдон».
Решаю, что на досуге надо будет и над этим подумать, и продолжаю:
— Собрался целый зал теток. Сели за один круглый стол. Ведущая просит всех представиться. Вроде бы так положено. В приличных обществах всегда так делают. Люди собрались со всего города. Не все друг друга знают. Так одна тетка начала скандалить: «Что мы, как дети, будем вставать и представляться?» И так долго скандалила, что так никто и не успел представиться. В конце концов, решили, что будем называть себя перед выступлением. Не, ну не дурдом! Учителя, блин! Колхоз! Из-за чего скандалили? А сколько времени потеряли? А еще назвали себя общегородской учительской конференцией перед началом учебного года. И чему могут научить эти базарные тетки наших детей!?
Я возмущаюсь долго и витиевато. По пути вспоминаю еще одно выступление, на котором учитель красиво рассказывала о том, какой у них хороший и богатый школьный музей. А когда ее спросили, как к ним можно попасть, ответила, что никак! Что это музей только для ее школы! Ну не дурдом! Допельдон!
Марина улыбается и следит за моими губами. Как только я замолкаю, она тут же подбрасывает новый вопрос. Как будто не дает мне о чем-то подумать. Марина спрашивает меня про выборы. До них осталось уже меньше двух недель. И все, что можно было сделать, вроде бы сделано. Но она все равно находит что спросить.
— Листовки твои больше не заклеивают конкуренты?
Я смеюсь.
— Нет, конкуренты не заклеивают! Теперь срывают избиратели!
Марина делает удивленные глаза. И я объясняю, что сегодня утром снова сорвали одну мою листовку. Одну единственную. Но не где-нибудь, а снова на моем собственном подъезде! И это действительно странно и смешно. Потому что я был уверен, что где-где, а в моем подъезде-то уж у меня нет врагов. Оказалось, наоборот.
Но одна листовка ничто по сравнению с сотней других, которые висят теперь по всему моему селу и смотрят на меня со всех столбов. Я вспоминаю, что вчера в типографии сломался вдруг станок, и под этим предлогом отказали печатать мою очередную листовку. Не беда, мы нашли другую типографию. И Марина вроде бы знает об этом. Но она еще раз и подробно переспрашивает меня обо всех перипетиях событий. И я подробно еще раз пересказываю ей об этом. И, о чудо! Вспоминаю, что мы должны были сделать два акта и переслать их по факсу в ту новую типографию. Чтобы все было законно. Благодарю ее и звоню Игорю, прошу его это сделать. Он тоже забыл об этом. Говорит, что сейчас все сделает.
Убираю трубку. И снова Марина не дает мне открыть рот, переспрашивает о сыне. Как он сильно изменился за лето? Повзрослел? Загорел? И я не нахожу ничего необычного в ее словах. Она всегда интересовалась моим сыном. А тут мы ведь не виделись с ней толком с того момента, как приехал он, поэтому ее интерес вполне логичен.
И я рассказываю о том, что произошло со мной и с ним утром, когда он прибежал ко мне в постель. Когда сын был маленьким, он всегда прибегал ко мне утром в постель, и мы вместе смотрели мультики или болтали. Мы и сегодня утром начали болтать. Я спросил, были ли у него в лагере подружки. Он ответил, что да. Одна. Звали Милена. Красивое имя. Потом мы начали искать мультфильмы и наткнулись на какой-то фильм, где беременная женщина хочет заставить женить на себе мужчину. И сын, которого раньше не интересовали эти темы, вдруг стал внимательно следить за сюжетом, а потом вдруг спросил: «Не понял, почему это она хотел его на себе женить?» Мне стало понятно, что скоро придется рассказывать ему о взаимоотношении полов. И когда это произойдет, он уже не будет с такой легкостью прыгать ко мне в постель, чтобы посмотреть фильм.
Рассказав Марине об этом, я, смеясь, спрашиваю:
— Это что? Мой сын повзрослел? Или я постарел?
И Марина отвечает:
— Сын повзрослел, а ты еще такой же глупый!
Звонит телефон. Маринин. Она встает и отходит в сторону. Не хочет, чтобы я слышал разговор. Странно. Но так бывает иногда, когда она говорит о финансовых делах со своими начальниками. Возвращается.
