Хартингтон у него за спиной пошатнулся, и Каттер с ревом ринулся к нему. Мощный, зверский грохот. Яростная боль. Его отшвырнуло, словно волной. Он едва почувствовал, когда приземлился. Хартингтон еще на мгновение повис над ним в воздухе. Потом чрево песков разверзлось, и он исчез.
Произошло что-то невообразимое. Нарушился порядок вещей. Жар. Небо взлетело вверх. Свет непонятно откуда. Чайка, описывающая дугу. Медленно, словно наблюдая.
– Блисс! – Каттер был рядом с ним, а его голос – нет. Все вокруг утратило основательность, целостность. Он обхватил себя руками и рядом нащупал шестипенсовик. Блестящую монетку из далекого прошлого. – Вот черт! Блисс!
А она опустилась на колени. Смотрит на него. И видит.
– Вот ты где. – Обращается к нему. К нему. Наконец-то. – Ты вернулся. Я знала, что ты вернешься.
– Энджи. Я ведь обещал. Смотрите, что у меня, Энджи Таттон. – Она нашла его руку, сжимающую символ их любви. – В лентах. Я нашел ее. В лентах из… Как больно, Энджи.
– Тсс. – Она легла, придвинулась к нему. Он словно погружался в сон, или его, как это было совсем недавно, обволакивала тишина. Он куда-то скатывался. – Молчи. Я знаю. Скоро пройдет. Тсс.
Она лежала рядом, обнимая его, и он замер. Подчинился. Остальные голоса уже стихли, и серый сумрак его больше не тревожил. Вернулась чайка, мелькнула в вышине и унеслась в бесшумном потоке ветра к чему-то незримому вдали.
Июнь 1893 г.
Октавия подъехала к новому Скотленд-Ярду. Не найдя подходящего места, куда спрятать велосипед, она решила войти в здание прямо с ним. Вечер выдался погожий, народу на улице было много, одни шли туда, другие – обратно, и близость большого числа полицейских никак не помешала бы вору увести ее велосипед.
– Мисс, – окликнул ее дежурный сержант, приподнявшись из-за стола. Обращаясь к ней, он даже отодвинул в сторону двух взволнованных посетителей. – Прошу прощения, мисс.
– Сержант, меня зовут Октавия Хиллингдон, я пришла к одному из ваших инспекторов.
– Хорошо, мисс, но что это такое? – Он ткнул толстым пальцем в сторону велосипеда.
– Сержант, я называю это «велосипед», но сам термин придумала не я. Подойдите поближе, посмотрите, если раньше ничего такого не видели.
Дежурный сержант вытер рот тыльной стороной ладони.
– Очень смешно, мисс. Но дело в том, что сюда с ним нельзя, здесь государственное учреждение, а не Уимблдонский парк. Он загораживает проход.
– Хорошо, я возьму его с собой. – Она направилась к дверце в конце стойки дежурного. – Пропустите, пожалуйста. Дальше я знаю, куда идти.
Сержант усталой неуклюжей походкой подвалил к дверце и встал перед Октавией, сложив руки на груди.
– Мисс, – заявил он. – Я еще раз скажу по-хорошему, но потом пеняйте на себя. Видите вон тех ребят? У меня тут двое пьяных, трое свидетелей по делу о поджоге и еще какой-то полоумный утверждает, что он Уоппингский епископ. Вы хоть и культурно изъясняетесь, но я имею полное право арестовать вас за нарушение правопорядка.
Он с важностью положил руку на откидную крышку, но более крупная ладонь тотчас же накрыла ее и бесцеремонно сбросила оттуда.
– Попугал, и хватит, Фойл. – Инспектор Каттер прижал обе руки сержанта к его туловищу и отодвинул его в сторону. – Когда ты кого последний раз арестовывал? Только и хватает ума, что притащить сюда свою тушу да еще, может быть, фунт колбасы. Добрый вечер, мисс Хиллингдон. К сожалению, у меня назначена встреча, но, если желаете, можете пройтись со мной. Погода, кажется, хорошая.
Инспектор придержал двери, пока Октавия выводила велосипед на улицу, но на том его галантность закончилась. Они пересекли площадку перед Скотленд-Ярдом, и он, не оглядываясь, зашагал вперед, удаляясь быстрым шагом по набережной Виктории. Октавия уже не удивлялась его особенностям, и хотя порой они вызывали у нее досаду, она знала, что он не хотел ее обидеть. Она могла бы легко догнать Каттера, как это уже случалось ранее, но мешал велосипед, который нужно было вести за руль. Немного поразмыслив, она оседлала свой транспорт и покатила за инспектором по проезжей части. Когда она поравнялась с ним и поехала рядом – или почти рядом, так как проспект с двух сторон обрамляли ряды платанов, – грозное лицо Каттера на миг смягчилось, стало почти озорным.
