Напуганная ее криком кошка метнулась вверх, прыгнула сначала ей на плечо, потом в оконце. Снаружи испуганно взвыл Ненавистный.
– Проклинаю… – Она без сил опустилась на пол своей темницы, прижала ладони к лицу. Руки были липкими и непослушными…
Ночь прошла в бреду. Дом с ней разговаривал, теперь она это точно знала. Дом терпеливо ждал, когда она умрет и станет его полновластной хозяйкой. Уже скоро, мальчишка художник должен принести нож…
Под утро вернулась кошка, прыгнула на колени, ткнулась холодным носом в ее горящие огнем ладони, тихо мяукнула. Кошачья шерсть была мокрой, а она так хотела пить.
Сил почти совсем не осталось, но она заставила себя подняться, просунула искалеченные руки в оконце, сложила ковшиком, ловя крупные капли дождя. Вода тонкими ручейками стекала по рукам, приятно холодила кожу. Ей не удалось напиться вдосталь – дождь закончился, – но она больше не умирала от жажды. Теперь она умирала от боли. Ничего, недолго осталось, только бы мальчишка художник не подвел.
Снаружи послышались шлепающие шаги, а потом голос:
– Эй, хозяйка, я пришел!
Пришел! Слава тебе господи!
– Принес?
– Вот он, – в проеме оконца показался нож, сердце забилось быстрее.
– Дай его мне!
– Хозяйка, – нож исчез, – зачем он тебе?
Зачем? Неужели не понятно? Она не хочет больше мучиться, не хочет служить Ненавистному после смерти.
– Ты хочешь убить себя? – жалобно всхлипнул мальчишка.
– Дай мне нож. – Она высунула из оконца руку, снаружи послышался испуганный вскрик:
– Что с твоими пальцами, хозяйка?
– Нож! Отдай мне его, мальчик!
– Если ты убьешь себя, то не попадешь на небеса и не заслужишь вечного спасения.
– Если я не убью себя, – сказала она ласково, – то буду умирать в адских муках. Ты знаешь, каково это – не иметь возможности двигаться, не видеть солнечного света и разговаривать сама с собой? Ты видел мои руки, как ты думаешь, они сильно болят?
– Это страшный грех, – повторил мальчишка упрямо.
– Гнить заживо в каменном мешке – вот это грех! А то, что я задумала, – это спасение!
– Ты не понимаешь, хозяйка. – Мальчишка, прижавшись щекой к влажной после дождя земле, заглянул в оконце. – Жизнь души важнее жизни плоти. Я спасу тебя, не позволю сгубить твою душу. – По грязной щеке скатилась крупная слеза.
– Дай мне нож! – закричала она.
– Я буду молиться за тебя, хозяйка. – Он сказал это жестко, по мужски, и она поняла, что в своей слепоте он пойдет до конца. Ее последний друг оказался предателем. Какая жестокая несправедливость…
– Ты слепец, – сказала она обреченно, – тебе дано видеть, но ты отринул этот дар. Хорошо, хочешь быть слепцом, будь им. Ты и твои дети смогут чувствовать то, что не дано остальным, но они не смогут видеть. А теперь уходи, слепец!
…Она прожила еще четыре дня. Только это была не настоящая жизнь, а блуждание на меже между тем и этим миром. Теперь она могла разговаривать не только с домом, но и со звездами, колючими и равнодушными. Звездам не было дела до ее мучений, но иногда они все таки снисходили до разговора. Жаль только, что она не понимала, что они говорят…
Каждое утро приходил Слепец, и каждый вечер приходил Ненавистный. Они тоже что то говорили, но она не слушала. Намного приятнее было засыпать под колыбельную, которую пел ей дом.
Она умерла на рассвете. Душа скользнула вверх по первому солнечному лучу, но улетела недалеко, невидимый аркан поймал ее и вернул обратно в стены дома, ее вечного пристанища и вечной темницы. Она больше не Барбара, она дух этого дома, но Ненавистному рано радоваться, все еще только начинается…
Быть кошкой здорово! Переход из бестелесного в телесное пьянит сильнее крепкого вина. Ей еще придется многому научить это неуклюжее тело. Например, оборачиваться ночным туманом или самой черной мглой. Жаль только, что ее существование ограничено стенами дома, это невыносимо скучно. Но ничего, очень скоро дом наполнится жильцами, и тогда она повеселится…
