Власу казалось, что он сходит с ума. Сосредоточиться никак не получалось. Сосредоточиться и принять творящееся вокруг, как реальность, а не как страшный сон. Рядом, совсем близко, захлебывался собственной кровью Зверобой, а он не мог ни помочь, ни облегчить мучения. Он должен был остановить зло. Вот это рядящееся под рубаху-парня зло, которое смотрело на Власа с удивленной насмешливостью.
– Я сказал, не приближайся к ним!
Влас покрепче перехватил автомат, хоть и подозревал, что идти с автоматом против… этого – пустое дело. Или не пустое, а гиблое? Видел он и скорость, и ловкость, с которой орудовал Гриня. Это была нечеловеческая скорость и нечеловеческая же ловкость. Вот так-то…
– Стоять, – сказал Гриня ласково, но в то же время строго. Ему, Власу, сказал?
– Батя? – А это Митяй. Еле держится на ногах, но все равно держится, рвется к тому, кто больше не его… батя.
– И ты, парень, стой! – Не хотелось указывать на него вот так, автоматным стволом, но если по-другому никак, что ж остается? – Все стоим, не рыпаемся!
– Не рыпаемся, товарищ следователь. – Гриня улыбался, и в голосе его слышалась покладистость. Вот только останавливаться он не собирался. Медленно, шаг за шагом, Гриня приближался к Власу. Хорошо хоть, что не к пацанам. – Вот видишь, даже руки поднял.
Он их и в самом деле поднял, но двигаться не переставал. И смотрел не на Власа, а куда-то поверх его плеча. Как же хотелось обернуться! Аж между лопаток зачесалось. Но нельзя, его на такой детский трюк не возьмешь.
А Зверобой перестал хрипеть. Отмучился…
– Влас Петрович, что вы делаете? – А это Всеволод. Всеволод всегда казался Власу рассудительнее Митяя. До тех пор, пока не надумал сбежать из отряда, ограбив арсенал.
– Что я делаю?
А и правда, что он собирается делать? Или другой вопрос поважнее будет? Что собирается делать Гриня?
Отвечать не пришлось. Даже с мыслями собираться не пришлось. Влас шкурой почувствовал, что за его спиной кто-то есть. Вот на этого «кого-то» и смотрел Гриня, смотрел и улыбался. Обернуться? Может, если быстро, если рывком, так и получится?
Что получится, Влас и сам не знал. Знал он лишь одно, что вот прямо сейчас оказался между двух огней. И еще пойди угадай, какой огонь страшнее.
За спиной зарокотало, а затылок опалило таким холодом, что онемела шея.
– Горыныч, – сказал Гриня все тем же одновременно строгим и ласковым тоном. – Не надо, сами разберемся.
Да, вот это правильное решение! Разбираться нужно самому. И как можно быстрее, потому что, если за спиной у него сейчас стоит упырь, то все… каюк.
Влас развернулся с максимальной стремительностью, всем корпусом, наставляя автомат на неведомого врага.
Враг и в самом деле оказался неведомый. Неведомый и невиданный. Из темноты на Власа выступало черное чудище о трех головах. Две головы были песьи, а третья… А третья болталась на шейных позвонках, клацала челюстями, зыркала красным из черных провалов глазниц. Вот тебе и оборотень… мало было упырей…
Чудище тихо рыкнуло, хлестнуло узким, похожим на кнут хвостом, и тонкая березка переломилась пополам. Влас попятился, передернул затвор. Осознание того, что эту красноглазую тварь пулей не зашибить, было таким же четким, как и осознание того, что теперь-то ему точно каюк.
По плечу вдруг деликатно похлопали.
– Товарищ командир, – сказал Гриня ласково. Сначала сказал, а потом врезал кулаком в висок с такой силой, что и без того темный мир сделался невыносимо черным и схлопнулся под яростный рык красноглазой твари…
…Сколько длилось это похожее на смерть забвение, Влас не знал. Наверняка он знал лишь одно: он до сих пор жив, раз так сильно, почти невыносимо болит голова. Застонать бы, завыть на манер той красноглазой твари…
Воспоминания о твари окончательно привели Власа в чувство. Окружающий мир посветлел, но не сильно. Света хватило ровно на пятачок вокруг старой буржуйки. Вот на этом пятачке, прямо на земляном полу, Влас и валялся, связанный и обезоруженный. Он валялся, а Гриня сидел рядышком, наблюдал.
– Очнулся? – спросил все тем же обманчиво вежливым тоном.
И как только понял? Влас, как очухался, ни шелохнулся, ни вздохнул, а темное нутро землянки изучал из-под почти сомкнутых век.
