– Что будем делать?
– Надо получить разрешение на полноценный обыск.
– Но если парень узнает, что мы его ищем, он просто уйдет.
– Возможно. Но я хочу поговорить с женщиной Лавелля. Генриетта – так ее зовут? Возможно, полиция вызывает у нее большее уважение, чем у него. А Клейтон пока открывать рот боится, но я пробужу в нем здравый смысл. Уверен, Чейз, этот дом позволит нам сделать шаг в нужном направлении.
– В направлении Кларенса Деверо!
– Именно. Если эти двое между собой связаны – а сомневаться в этом не приходится, – мы связующее звено найдем.
Мы и правда вернулись в этот дом на следующий же день – но не с обыском, как полагал Джонс. Когда солнце в очередной раз взошло над Хайгейт-Хиллом, Блейдстон-хаус стал местом жуткого и в высшей степени непостижимого преступления.
Тела обнаружила служанка на следующее утро и своими криками переполошила всю округу. Вопреки тому, что сказал нам ее хозяин, мисс Мэри Стэгг в доме не жила и по этой простой причине осталась в живых. Мэри обитала в небольшом домике с сестрой, которая тоже была в услужении, где-то в Хайгейт-Виллидж, домик достался им в наследство от родителей. Во время нашего визита в Блейдстон-хаус ее не было. Она взяла выходной и вместе с сестрой отправилась по магазинам. На следующее утро она явилась на работу с восходом солнца – почистить камины и помочь с завтраком – и с удивлением увидела, что калитка и входная дверь открыты. Столь непривычная халатность должна была предупредить ее: случилось что-то серьезное, однако она, видимо, весело насвистывая, беззаботно вошла в дом – и застала там жуткую сцену, которую вряд ли забудет до конца своих дней.
Даже мне пришлось мобилизовать всю волю, когда я вылез из посланной за мной коляски. Этелни Джонс ждал меня у двери, и одного взгляда на его лицо – посеревшее, искривленное гримасой – было достаточно, чтобы понять: подобного ужаса он, со всем его опытом, не видел никогда.
– Что за осиное гнездо мы разворошили, Чейз? – заговорил Джонс, едва завидел меня. – Уму непостижимо – мы здесь были только вчера. Возможно ли, что эту мясорубку, пусть косвенно, спровоцировал наш с вами визит?
– Лавелль? – спросил я.
– Все скопом! Клейтон, рыжий, повар, любовница… Порешили всех!
– Как?
– Сейчас увидите. Четверо из них умерли в своей постели. Им еще повезло. А вот Лавелль… – Он перевел дыхание. – Что-то похожее случилось в Своллоу-Гарденс, на Пинчин-стрит… хуже просто не придумаешь.
Вместе мы вошли в дом. Там находилось семь или восемь полицейских, они медленно и бесшумно двигались по укрытым тенью закоулкам дома, словно их заветным желанием было убраться отсюда подальше. Холл и в первый раз показался мне мрачным, но теперь выглядел еще мрачнее, а в воздухе стоял тяжелый запах мясной лавки. Слух мой уловил жужжание мух, и тут же на полу я увидел вязкую лужу, напоминавшую разлитый деготь.
– Боже правый! – воскликнул я и непроизвольно поднес руки к глазам – как-то защититься, но спасения от представшей передо мной картины не было.
В одном из тяжелых деревянных кресел – на которые я обратил внимание еще вчера, – специально выдвинутом для экзекуции, сидел Скотчи Лавелль. На нем была доходившая до лодыжек шелковая ночная рубашка. Ноги без обуви. Его посадили лицом к зеркалу. Палач хотел, чтобы он увидел свою смерть.
Он не был привязан к креслу. Он был прибит к нему гвоздями. Из тыльных сторон ладоней торчали зазубренные квадратики металла, а перебитые руки в предсмертной агонии сжимали подлокотники кресла, словно Лавелль решил ни за что его не отпускать. Молоток для этой зловещей казни лежал перед камином, рядом валялась фарфоровая ваза. Тут же растянулись две яркие ленты, видимо попавшие сюда из спальни.
Горло Скотчи Лавелля было жестоко и вместе с тем аккуратно перерезано, и я не мог не вспомнить скальпель, которым так игриво пригрозил мне в «Кафе Рояль» Перри. Наверняка об этом подумал и Джонс. Неужели это кошмарное убийство совершил ребенок? Впрочем, едва ли он действовал в одиночку. Чтобы пригвоздить Лавелля к креслу, требовалось как минимум два человека. А остальные домочадцы?
