Мы выбрали первый этаж – высокие потолки и атмосфера народного гулянья создавали, как казалось, очень удобную обстановку для встречи двух незнакомых людей. Прекрасное помещение украшали бирюзовые колонны и орнамент из позолоты, на вешалках висели цилиндры и котелки, люди теснились за мраморными столами, официанты в черных фраках и длинных белых передниках прокладывали себе дорогу, будто циркачи, а заставленные яствами подносы так и летали над их плечами. Чудесным образом нам удалось найти два столика по соседству. Мы с Джонсом как вошли, не обменялись ни единым словом. И если кто-то вел наблюдение, он бы решил, что мы понятия не имеем о существовании друг друга. Я заказал небольшой бокал портера. Джонс достал французскую газету и попросил официанта принести чашку чая.
Итак, мы сидели за соседними столиками, не видя друг друга, а минутная стрелка часов на стене напротив поднималась все выше и выше. По мере приближения назначенного часа Джонс становился все более сосредоточен – я это чувствовал. Он уже убедил себя: нас ждет разочарование и незачем было носиться с высунутым языком по континенту. Но ровно в час в дверях появился человек и стал оглядывать комнату, всматриваясь в гостей. Джонс рядом со мной превратился в натянутую струну, а веки его глаз – всегда серьезных – сошлись в напряженном прищуре.
Пришельцем оказался стильно одетый мальчишка лет четырнадцати, похожий на телеграфиста, – в ярко-синей курточке и черной шляпе-котелке. Видно было, что он не в своей тарелке, будто одежда, которую его заставили надеть, была для него непривычной, да и по размеру не подходила, предназначаясь для фигуры поджарой и сухой, а он такой фигуре являл полную противоположность. Круглый животик, короткие ноги, пухлые щеки – он, скорее, напоминал купидонов, украшавших ту самую комнату, где мы в эту минуту сидели.
Он увидел меня, вернее, тюльпан в моей петлице – в глазах что-то мелькнуло – и начал ввинчиваться в толпу. Добравшись до меня, он без спросу уселся напротив и закинул ногу на ногу. Это само по себе было проявлением наглости, здесь совершенно неуместной, но теперь, когда он оказался рядом, я сразу понял: к телеграфной службе он не имеет никакого отношения. Он производил впечатление человека, много на своем коротком веку повидавшего. Было в его глазах что-то странное, какая-то затянутая влагой пустота, будто глаза эти видели только зло в самых разнообразных его проявлениях. При этом ресницы у него были пушистые, зубы белые, губы полные, и каким-то образом он был и красавчиком и уродом одновременно.
– Кого-то ждете? – спросил он. Голос был сипловатый, почти мужской.
– Возможно, – ответил я.
– Симпатичный у вас тюльпан. Такой не каждый день увидишь, верно, мистер?
– Верно, – согласно кивнул я, – красный тюльпан. Он для тебя что-то значит?
– Может, значит. Может, нет.
Он замолчал.
– Как тебя зовут? – спросил я.
– А зачем мне имя? – Он хитро подмигнул. – Вроде и ни к чему, мистер. Зачем имя, если знакомиться с тобой все равно желающих не сыскать. Вот что я вам скажу. Хотите меня как-то называть, пусть будет Перри.
Инспектор Джонс сидел, уткнувшись в газету, но я знал: мимо его ушей не пролетает ни одно слово. Он немного опустил страницу и получил возможность чуть-чуть подглядывать, но лицо его оставалось совершенно бесстрастным.
– Что ж, Перри, – сказал я, – ты прав, я кое-кого жду, но уж точно не тебя.
– Ясно, что не меня, мистер. Мое дело – вас к нему доставить, да спервоначала надо проверить, точно ли вы – это вы. Тюльпан при вас, это точно. А письмецо от моего хозяина у вас есть?
Надорванная страничка с зашифрованным текстом была при мне. Джонс предположил: вдруг ее попросят предъявить? Короче, она была у меня с собой. Я достал страничку и положил на стол.
Паренек едва взглянул на нее.
– Так вы профессор? – спросил он.
– Профессор, – подтвердил я.
– Профессор Мориарти?
– Да.
– Не утонули, значит, в Рикенбакском водопаде?
– Зачем ты задаешь мне эти вопросы? – Подлинный Мориарти говорил бы именно так. – Встречу назначил твой хозяин, а не я. Будешь и дальше тратить мое время – пожалеешь.
