Дом родной - страница 43

Шрифт

Интервал

— Ладно, ладно, не разливайся соловьем, — нетерпеливо перебил Горюна Швыдченко. — Давай так. Я ничего не знаю и не видел. Даю тебе три дня сроку. Чтобы все было выкопано и сделано.

Лицо Горюна расплылось в широкой улыбке:

— Да я вам встречный дам, Федот Данилович. За двое суток до последней бульбешки подметут. А сдачу провернем хоть за сутки… — И, торопливо пожимая Швыдченке руку, издали и уже совсем малопочтительно козырнув Зуеву, бравый старшина зашагал на середину поля.

— Поехали, — вздохнул Швыдченко, усаживаясь в машину.

Зуев умышленно долго залезал в машину. Поставив ногу на подножку, он сделал вид, что очищает грязь с хромового сапога. Прислушался к галдежу, поднявшемуся вокруг председателя. Того как подменили. Он энергично отдавал какие-то распоряжения. Толпа мигом разделилась на мелкие группы, очевидно вокруг звеньевых, а двое мальчишек, вскочив на коней, крестьянским галопом помчались к видневшейся вдали деревушке.

Швыдченко с удрученным, виноватым видом искоса поглядывал на военкома.

Зуев молча сидел за рулем. Крепко сжимая его в руках, он думал о том, что же за этап переживает сейчас наш народ. Ведь у страны, так же как и у отдельного человека, есть своя биография, свои жизненные переходы, скачки, спады и вершины. И когда затем люди оглядываются назад, на эту прошумевшую жизнь всего общества, ставшую его историей, для них все тогда становится предельно отчетливым: и ошибки, и достижения — и то и другое история проясняет до конца. А вот эта картоха, этот седьмой мешок — это тоже история?..

Зуев знал, что переносить биологическую жизнь человека на человеческое общество нельзя. Но так было почему-то удобнее думать: все познается в сравнении. И сопоставлять жизнь народа с жизнью отдельного человека, ну как бы свою собственную жизнь или жизнь сидевшего с ним рядом симпатичного ему, хорошего дядьки, было сподручнее, что ли.

«В конце концов, не зачеты же я сдаю… Отдельное человеческое существо тоже ведь как бы состоит из двух частей, — думал Зуев. — Оно и биологическая особь… с одной стороны… но, прежде всего, оно — существо социальное. Ну, так вот, и жизнь народа может состоять из двух… Первая — это его материальный быт, материальное существование, блага, а вторая — это его положение среди других… Надо как-нибудь проштудировать эту комбинацию… Поискать в первоисточниках», — решил он, возвращаясь мысленно к юркому, «из ловкачей» старшине Горюну. Но в «дипломатическом» поведении старшины он в первую очередь видел уже волю предколхоза-фронтовика, человека, стоящего твердо на своем, человека, с достоинством и смекалкой отстаивающего интересы колхозников.

А дорога петляла по песчаной равнине. Перелески и болотистые низины мягко уходили назад, как морское течение. Сжатые поля и картофелища расстилались все шире. Тучами вздымались со стерни напуганные машиной грачи. Поблескивали на солнце их синие крылья. И на земле этой трудился и жил народ, поднимая могучие, натруженные плечи, выбираясь из пепла пожарищ небывалой войны с фашизмом.

Зуев внимательно следил за дорогой. Он совсем не замечал пытливых взглядов Швыдченки. Секретарь был неспокоен. Он все же еще «не раскусил» военкома. «Кто его знает? Парень вроде и не формалист, но, видать, служака исправный… Разбирается ли он в деревенском вопросе? Может ли вникнуть в положение районного руководства? Нам же по теперешнему времени никак не вывернуться, не обходя буквы закона…» Прижмурив глаза, Швыдченко вспомнил анкету Зуева: в графе «социальное происхождение» было указано: «из рабочих». С этого начинать разговор и было легче всего.

— Не торопись, майор. Поспеем с козами на торг.

Зуев послушно сбавил газ.

— Говорил мне Сазонов, что ты родом из наших мест. Из деревни какой или?..

— Подвышковский. Мать на фабрике работает, — ответил Зуев.

— А отец?

— Отца нет.

— Погиб на фронте?

— Нет. Раньше, до войны.

— Своей смертью помер?

— Нет, авария. На фабрике.

— Так.

Помолчали.