— Ну как? Не рвутся больше у тебя мины? — уходя от скользкой темы, спросил секретарь райкома.
— Никак нет. Порядок. Могу доложить, что все дорожки разминированы.
— Сам ты их, что ли, выковыриваешь?
— Было дело… понемногу. Да тут один нашелся. Ох и ловкач! За пуд картохи и пол-литра… — Горюн неожиданно для его мелковатой фигуры залился гулким, но, как показалось Зуеву, чуть-чуть подхалимским смешком. — Да вот поглядите, что удумал.
Председатель колхоза отошел к небольшому овражку и вытащил из него длинную жердь, на конце которой были изогнутые старые вилы и петли.
— Не понимаю, что за военная техника, — пожал плечами секретарь, вопросительно глядя на военкома.
Зуев тоже смотрел на жердь и Горюна с недоумением. Тот загудел смехом еще сильнее и искреннее:
— Да вот так: выроет себе окопчик, вроде как для стрельбы лежа, ну, пехотную ячейку, товарищ гвардии майор. Рядом, значит, с минным полем заляжет. Раньше разметит, где мины. Возле каждой воткнет хворостинку для приметы, потом из этого окопчика и выковыривает их. За полдня-день любое минное поле расчистит. Ну, вроде как курица навозную кучу от червей.
Все трое засмеялись.
— Смекалка, — сказал секретарь. — Откуда он такой?
— Да из райцентра. Подвышковский.
— Слушай, Горюн. А тот мосточек, что в деревушке? — отсмеявшись, спросил Федот Данилович.
— Сделали, товарищ секретарь, — нахмурился Горюн. — Но только прошу ослобонить меня от гужевой повинности, мы свою сторону расчистили, и дорогу, конечно… а с ихней, левой стороны пущай сами.
— Да поимей же ты каплю совести, человече, — просительно сказал Федот Данилович. — Там же одни бабы. Нет у тебя стыда!
Горюн замолчал и, опустив глаза в землю, стал ковырять носком сапога куст картофеля. Но никакого угрызения совести Зуев что-то не приметил в его взгляде.
После длительного молчания Швыдченко спросил как-то безразлично, между прочим, так, как городские люди спрашивают о погоде, когда иссякнет тема разговора:
— Ну как, Горюн? Картоху все же копаем?
Горюн молчал.
— Ты что никак не перейдешь к «текущему моменту»? Не нравится? Говори, как картоха?
Но председатель упрямо пожал плечами и не ответил. Швыдченко взял предколхоза под руку и отвел его в сторону.
Зуев сделал вид, что не слушает. Пошел к полю. Нагнувшись над кустом картошки, стал медленно вытягивать его за прибитые морозцем бодылья.
— …Но выход все-таки есть какой-нибудь, товарищ Горюн? — спрашивал Федот Данилович вполголоса. — Не может же не быть выхода.
— Так я же вам докладывал, товарищ секретарь.
— Вот ты какой упрямый. Ну прямо как бык.
— Бык не бык, а другого ничего не придумаем. Народ не доверяет. Надо народу осла́бу дать. За седьмой мешок мигом бы убрали.
Швыдченко тер щеку всей ладонью, словно на морозе, и молчал.
— Может, попробуем, а, товарищ секретарь? Ведь народу без картошки жить трудно будет. Ну прямо-таки выхода другого нет, — взмолился предколхоза.
«Стоящий был старшина», — заключил Зуев по его напористости и жестам.
Швыдченко хитрым, ироническим взглядом осматривал фигуру Горюна. Но тот смотрел честно и прямо, не моргая.
— Слушай!.. Товарищ! Ведь это же антигосударственная практика… — еще тише сказал Федот Данилович.
Горюн замотал головой, как бы отмахиваясь от наседавших мух:
— Ну что ж, вы, Федот Данилович, вроде как товарищ Сазонов, загомонили. Им-то что? На законах сидеть дело не трудное. А в землянки-то к нам заглянул бы.
— Я в землянках толк знаю…
— Это нам известно, — перебил Швыдченку Горюн. — Вы что, думаете, народ не понимает, что, куда и почему. И кому какая доверия…
Швыдченко тяжело вздохнул и, совсем понизив голос, сказал, не глядя на предколхоза:
— Эх, Горюн. Горюн. Подведешь ты меня под монастырь… тут ведь дело серьезное. Одним выговором не отделаешься. Исключением из партии пахнет.
В глазах у предколхоза промелькнула надежда:
— Да разве ж мы не понимаем, Федот Данилович. Народ все понимает. Мне это не страшно, как я беспартийный. Только из уважения к вам, как вы есть наш руководитель, по естеству, значит, а не по бумагам, делаем, как вы разъяснили… Эх! — И он с отчаянием сдвинул ушанку на затылок.
