Получилось выспренно и глупо. Ребята и без меня знали о гибели Князевой. Я говорил о стойкости, которой не хватило девочке. Труд и любовь невозможны без мужества, потому что таят в себе страсти. Какой бы ни была жизненная задача, комсомолец решает ее, не отчаиваясь, ища поддержки у друзей-единомышленников.
Белокурые девочки всхлипнули, закуксились. Лица ребят оставались сосредоточенно-строгими.
— Смерть Юли таинственна… Подруги и друзья помогут узнать мотивы трагедии. Вы — комитет! Как будем прощаться с нашим товарищем?
Царьградская, будто ученица, резко подняла руку вверх:
— Не оговорились, Александр Илларионович?
— Нет. Обсудим ритуал похорон. С древних времен народ совершенствует погребальный обряд… Предки устраивали тризны с жертвоприношениями, с военными играми, песнями и плясками, со спортивными состязаниями в честь покойного. Это нужно нам, живым…
Девочки утирали рукавами слезы на щеках.
— А разве можно на тризне веселиться? А какие песни можно петь?
Не знал я и сам, какие песни надо петь на похоронах, как провожать в последний путь, а только понимал, что без комсомольской тризны не обойтись. Мы умеем хором петь русские народные мотивы, умеем грустить, знаем немало мужественных напевов и еще больше эстрадных, задорных и беззаботных. А как быть тут? Есть песни «Красноармеец умирал…», «Шел отряд по берегу» о Щорсе, «Прощайте, товарищи! Вечный покой». Кто-то из ребят напомнил слова о Марусе Бондаренко, которая рубила юнкеров и сама погибла: «В цветах лежит Маруся девчонкой молодой, в походной портупее и шапке боевой». Постановили инициативной группе вместе с Анной Васильевной возглавить организацию обряда: команда юношей выкопает могилу; другие парни с учителем труда в мастерской сделают памятник и гроб.
— Где сейчас Юлия? — спросили меня.
— Тело увезли в город, — объяснил я.
Крепкого спокойного богатыря-десятиклассника Вениамина Дубровина я назначил руководителем группы по организации обряда прощания с погибшей девушкой. Я показал ребятам на циферблат наручных часов: время неумолимо крутит стрелки. Приступайте к делу. И, расставшись с ними, поехал в город.
2
В те двое скорбных суток, что оставались до похорон, я плохо спал. Холостяцкая комната в общежитии стала камерой заключенного. Мне было тошно возвращаться в нее. Рано приезжал в райком. Из кабинета часто звонил в школу, оттуда мне тоже звонили и Аня Царьградская, и директор, и даже Веня Дубровин. Через управление культуры и обком комсомола я искал писателя или журналиста, которые бы посоветовали что-нибудь для похоронного обряда. Но никому до нас дела не было! Если бы мы имели деньги и могли заказать сценарий… Что ж, школьники сами фантазировали тризну.
Меня в эти дни вызывал следователь, так что сам-то я был далек от «праздника печали». Правда, проницательный и серьезный следователь, слушая мою исповедь, предупредил: «Не наговаривай на себя! Причины гибели девушки сложны… Она была беременна. В трагедии повинен еще какой-то парень». Кто он? Почему затаился? И неужели подруги или друзья Юлии не замечали, с кем она дружила? Впрочем, были каникулы, в летнее время девушка была предоставлена сама себе. Следователь советовал мне, чтобы я не скрывал неожиданный факт ни от воспитателей, ни от учащихся, ни от молодежи Лесного. Он надеялся, что новость о Юле Князевой приведет к нему кого-то, кто прояснит сюжет трагедии.
В день похорон я повез на мотоцикле в Лесной инструктора — молодого парня Леонида и секретаря по школам — Веру. Инструктор сидел в седле за моей спиной, а Вера — в люльке. Был солнечный сентябрьский день. Такой теплый, что на берегу озера, мимо которого мы проезжали, беспечные пляжники загорали, играли в мяч. Во всех школах района проводились пионерские сборы, комсомольские встречи, а в Лесной — похороны… На углу здания школы, трепыхался приспущенный флаг с траурной каемкой. В комнате комитета комсомола Анна Васильевна встретила нас в летнем белом платье с черной повязкой на рукаве.
Все оделись в белые рубашки, повязав рукава черными лентами. Царьградская призналась, что учителя сердятся: занятия в школе сорваны, в классах обсуждаются похороны, проводятся репетиции «спектакля у гроба». С колонной старшеклассников мы отправились через поле в деревню. Группа ребят уже дежурила там, в клубе. В нашей колонне хромал с мандолиной в руке сутулый, в засаленном пиджаке, маленький лысоголовый учитель пения Владимир Елизарович. Я любил его с детских лет, это был добрый, тихий, талантливый человек, правда, неисправимый выпивоха.
