Я вышел из метро к кинотеатру "Россия" и медленно двинулся к памятнику неутомимого дуэлянта и картежника. Рядом со мною с той же скоростью вышагивала эффектная блондинка. Её кофейного цвета дубленка была распахнута, шарф сбился набок, оголив безупречную шею. Голова была непокрыта, и светлые вьющиеся волосы образовали пушистый нимб. Порыв ветра донес аромат её духов. Нет, решительно нельзя было противиться зову весны в середине декабря.
- Извините, вы не к Пушкину на свидание поспешаете? - хрипло выдавил я первое, что пришло на ум, и искательно улыбнулся.
- Нет, к Чайковскому. Между прочим, иду на занятия в консерваторию.
- А можно мне вас проводить? Я в ту же сторону, представьте, в антикварный, около Дома медика. Кстати, позвольте представиться, я журналист и решил взять у вас интервью. Вы не против? Меня зовут Миша, а вас?
- Вера. Но для интервью я, думаю, плохая кандидатура.
- А кто вы по знаку Зодиака?
- Козерог, а вы?
- Телец.
- Господи, опять телец совершенно не совпадаем.
- У каждого правила свои исключения. Надеюсь, мы таки не будем бодаться по дороге. Я вам заранее уступаю.
- Что вы имеете в виду?
И я неожиданно для самого себя смутился и замолчал. Словно кончился запал или завод. Да, собственно, Вере и не нужен был мой ответ. Она шла по-прежнему рядом и изредка лукаво на меня поглядывала.
- Никогда не думала, что журналисты так быстро выдыхаются, - сказала Вера, зажмурилась на мгновение, сморщила аккуратный носик и чихнула; а затем продолжила рассказ о том, что ей необходимо быстро-быстро отзаниматься с педагогом (она была пианисткой) и следовало спешить в больницу, к отцу, у которого подозревают инфаркт.
Вера Важдаева, так звали мою спутницу, вернее, Вера Васильевна Важдаева (и сердце мое захолонуло, я-то прекрасно знал, хоть и не был знаком лично, писателя Василия Важдаева, автора замечательной "деревенской" прозы, друга Солженицына; в то время ряд инсценировок по его романам "Деревянные голубки" и "Леший" шли с аншлагом в самых престижных театрах. Я спросил, было, не дочь ли она того самого Важдаева, писателя?
Вера только рассмеялась и, продолжая рассказывать что-то из учебной жизни, незаметно протащила меня за собой по Тверскому бульвару.
- Конечно, вам, журналистам, легко, вы занимаетесь любимым делом, и вам ещё за это платят. А вот наши педагоги всерьез подумывают о забастовке. Им ведь уже второй год не платят зарплату. А, между прочим, кабинет ректора уже третий раз за год ремонтируют и опять всю мебель сменили. Вот бы вы взяли да и написали статью на эту тему.
Вера была возбуждена, солнце играло тенями на лице, совершенно его не портя. А я шел, как приклеенный.
- А вы, Вера, идеалистка, причем с большим налетом романтики, перебил, наконец, её я и попытался взять под руку. А вот давайте без рук. И не идеалистка я, просто надо когда-то всей стране жить по закону. Иногда мне хочется все бросить, уйти в монастырь, отказаться от столичных удобств, но когда вспоминаю, что надо выхаживать отца и потом мать нельзя бросить, она этого не переживет, и я снова впрягаюсь в привычный хомут.
"Какая славная лошадка!" - подумал я и чуть не повторил снова это же вслух, но вовремя прикусил язык. Если уж под руку брать запрещено, то подобные репризы могут вызвать пощечину.
Мы прошли мимо антикварного магазина, миновали Дом медика и остановились около памятника Чайковскому, здесь я наконец-то выпросил Верин телефон и был вынужден представиться по всем правилам: как зовут полностью, где работаю, сообщил номер служебного телефона, предупредив, что работаю через день.
- Везет же некоторым! - резюмировала Вера и легко упорхнула в дверной проем, явно ожидаемая несколькими бравыми молодцами, придерживающими массивную входную дверь.
"Интересно, кто они: певцы, композиторы или дирижеры?" - подумал я и тут же мысленно махнул рукой: "Ну и черт с ними!"
У меня был свободный день. Завтра нужно было явиться в газету, а я как-то отвык от регулярных занятий, от четких обязанностей, от начальства. Вообще, зачем человеку непременно нужно служить, прислуживать? Давали бы каждому небольшой пансион, а человек расплачивался бы тем, что хорошо умеет делать: поэт сдавал бы в некое бюро свои сочиненные вирши, скажем, шестьсот-семьсот строк в месяц; прозаик приносил бы пятьдесят-сто страниц текста, переводчик.... Тут мысль моя прервалась, потому что правый башмак попал в выбоину на асфальте, нога подвернулась, и я чуть не упал, но сумел восстановить равновесие.
