— Я не вникаю в денежные вопросы.
— Большинство людей работает с определенной целью. Одни мечтают о загородном доме, другие хотят обеспечить себе безбедное существование в старости. Третьи заботятся о детях. У Стевельса случайно нет детей?
— Я, к сожалению, детей иметь не могу.
— А до вас?
— Нет. У него не было постоянных связей с женщинами. Франс довольствовался сами знаете чем… Благодаря этому мы с ним встретились…
— Что же он делает с деньгами?
— Не знаю. Кладет их, вероятно, в банк.
Действительно, в одном из филиалов банка «Сосьете Женераль» на улице Сент-Антуан был обнаружен счет на имя Стевельса. Почти каждую неделю переплетчик производил вклады, соответствовавшие суммам, полученным от заказчиков.
— Франс трудился из любви к своему искусству. Он же фламандец. Теперь я начинаю понимать, что это значит. Он мог часами корпеть над одним-единственным переплетом ради удовольствия создать замечательно красивую вещь.
Любопытно, что Фернанда иногда говорила о своем муже в прошедшем времени, как будто стены тюрьмы поглотили его навсегда, а порой — в настоящем, как если бы он с минуты на минуту должен был вернуться домой.
— Поддерживает ли Стевельс отношения с родными?
— Франс не знал своего отца. В детстве его опекуном был дядя, который отдал племянника в приют, где Франс и обучился своему ремеслу. Их держали в приюте в строгости, и Франс не любит вспоминать об этих временах.
Выйти из квартиры можно было, только пройдя через мастерскую. А чтобы попасть во двор, нужно было выйти на улицу, свернуть под арку и пройти мимо комнатки консьержки. Слушая Люка, безвылазно сидевшего на набережной Орфевр, Мегрэ удивлялся тому, как легко старший инспектор оперировал именами, в которых Мегрэ еще путался. Консьержка госпожа Салазар, жилица с пятого этажа мадемуазель Беген, сапожник, торговка зонтиками, хозяйка молочного магазина и ее работница — обо всех Люка говорил как о своих старых знакомых и знал все их причуды.
— Какую еду вы готовите Стевельсу на завтрак?
— Баранье рагу. Франс любит поесть. Мне показалось, что вы несколько минут назад хотели спросить, чем он увлекается, кроме работы. Пожалуй, едой. Хотя Франс по целым дням сидит за работой, на прогулки не ходит, гимнастику не делает, но аппетит у него отменный.
— Были ли у него друзья до того, как он познакомился с вами?
— Не думаю. Франс ничего об этом не говорил.
— Он жил ужб здесь?
— Да, и хозяйство вел сам. Только раз в неделю приходила делать уборку госпожа Салазар. Может быть, из-за того, что отпала необходимость в ее услугах, она меня и невзлюбила.
— А соседи знают?
— Чем я занималась раньше? Нет, то есть до ареста Франса не знали. Теперь-то благодаря журналистам им все стало известно.
— И они охладели к вам?
— Некоторые охладели. Но Франса тут очень любили, отчего нас скорее жалеют.
В общем и целом так оно и было. Если бы на улице Тюренна подсчитали все «за» и «против» Стевельса, то, несомненно, перевесили бы голоса «за». Однако местным жителям — еще больше, чем читателям газет, — хотелось, чтобы расследование тянулось вечно. Чем таинственнее становились обстоятельства дела и чем быстрее развивался конфликт между судебной полицией и адвокатом Филиппом Лиотаром, тем больше удовольствия получали соседи переплетчика.
— Что нужно было от вас Альфонси?
— Он не успел этого сказать, поскольку пришел за минуту до вас. Мне не нравится, что он забегает сюда, словно в общественное место, что сидит, даже не снимая шляпы, что называет меня на «ты» и по имени. Если бы Франс был здесь, он давно бы вышвырнул Альфонси за дверь.
— Разве Стевельс ревнив?
— Он не любит фамильярности.
— Но вас он любит?
— Думаю, что да…
— Почему вы так думаете?
— Не знаю. Быть может, потому, что я люблю его.
Мегрэ не улыбнулся. В отличие от Альфонси шляпу при входе он снял, не грубил и не хитрил. Было очевидно, что он действительно хочет все понять.
— Вы, конечно же, не сообщите мне ничего такого, что бы могло быть обращено против вашего мужа?
— Конечно нет. Впрочем, я ничего такого и не знаю.
— Тем не менее факт остается фактом: в этом подвале убили человека.